Булгаков Сергей Николаевич (1871–1944) - философ, богослов, экономист, священник. В 1896 оканчивает юридический факультет Московского ун-та и уезжает в Германию, где занимается политэкономией и примыкает к марксизму. По возвращении защищает магистерскую диссертацию «Капитализм и земледелие» и до 1906 занимает кафедру политической экономии в Киевском политехническом ин-те. В 1903 выходит его кн. «От марксизма к идеализму». Участвовал в сб. «Проблемы идеализма», «Вехи», «Из глубины», что отразило духовный кризис Б., его отход от марксизма и обращение к религиозному миросозерцанию. В 1905 издавал философско-религиозный жур. «Вопросы жизни», с 1906 - проф. политэкономии Московского ун-та и депутат Государственной Думы, принял сан священника в 1918, в 1919 переехал в Крым, где преподавал политэкономию и богословие. Как философ Б. проявил себя в написании двухтомного сб. «Два града» и кн. «Философия хозяйства». Работы «Свет невечерний» и «Трагедия философии» завершили филос. период творчества Б., мыслитель постепенно становится богословом. В 1923 Б. высылается из страны - сначала в Прагу, в 1924 Б. занимает должность декана Парижского богословского ин-та. С 1927 по 1945 создает две богословские трилогии - «Купина Неопалимая», «Друг Жениха», «Лестница Иакова», «Агнец Божий», «Утешитель», «Невеста Агнца», а также «Апокалипсис Иоанна» и «Философию имени».

Последние две работы вышли из печати уже посмертно (соответственно в 1948 и 1953), Философия всеединства B.C. Соловьева оказала на Б. определяющее влияние, особенно учение о Софии Премудрости Божией как предвечно сущей в Божественном замысле мировой душе, женственной по своему существу, вместившей божественную любовь и эманировавшей ее в мир. При этом Б. подчеркивал двойственный характер Софии - одновременно божественно-небесный и тварно-человеческий, Важнейшее место в структуре философствования Б. занял трансцендентализм И. Канта и Ф.В.Й. Шеллинга. София понималась Б. также как идеальная основа мира, находящаяся между Творцом (Абсолютом) и творением (космосом).

Онтологическая основа мира состоит в «сплошной, метафизически непрерывной софийности его основы», которая выступает не только как основа, но и как норма, «предельное задание», «аристотелевская энтелехия». В антропологическом срезе бытия София выступает как «мировая душа», «историческое человечество», «целокупное человечество», являющееся трансцендентальным субъектом истории, существование которого придает «динамическую связанность» эмпирически разрозненным действиям отдельных индивидов. Деятельность человека понималась Б. как хозяйственная деятельность, которая в глубинном метафизическом смысле также софийна. Трансцендентальный субъект знания для Б. то же, что и трансцендентальный субъект хозяйства - «историческое человечество», «Божественная София», Философско-богословскую систему Б. можно рассматривать и как содержательный фон его историко-философских изысканий, в т.ч. по истории рус. культуры (многочисленные аналитические характеристики творчества Вл.С. Соловьева, Н.Ф. Федорова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.С. Пушкина и др.)

во втором – подвижничество, т.е. ориентация на внутреннее устроение личности, осознание своего долга, собственных обязанностей. В этой концепции наиболее явна реформационная направленность творчества Б., закономерность его обращения к теоретическим и практическим вопросам христианской политики и пафос разработки им концепции «христианского социализма». Христианство, согласно Б., должно понять и принять правду социализма, отвергая, однако, его претензии на полное решение проблемы социального зла в рамках истории. Ряд работ Б. посвятил анализу судьбы России, усматривая исток ее трагедии в кризисе византийского православия, которое не было и не могло быть воспринято народом аутентично и выродилось в обрядоверие. Путь возрождения России, согласно мысли Б., – покаяние и внутреннее религиозное преображение человека, его духовное самоопределение.

И перецеловал все вещи мирозданья.
И лишь тогда отбыл в несказанный глагол.

В. Рабинович.

Если бы мне пришлось одним словом выразить впечатление от личности отца Сергия Булгакова, я без колебаний выбрал бы эпитет «невместимый».

Так уж устроен человек: нам комфортно и уютно, когда всё удобно классифицировано, разложено по полочкам, распределено по ролям, подведено под ближайший род и соответствующий вид. Спиноза – пантеист, Монтень – скептик, а Фихте с Гегелем – идеалисты: один трансцендентальный, другой абсолютный. И всем хорошо. И всем спокойно. Птенцов разложили по гнёздам.

Но всегда находятся неудобные люди, некомфортные идеи, неуютные мысли, которые отказываются распределяться, не хотят занимать своих мест, потому что эти насиженные гнезда не вмещают их, никогда не приходятся впору, своей величиной или узостью лишь подчёркивая неуместность и невместимость человека или учения. Таков отец Сергий Булгаков. Невместимый мыслитель, неуместный богослов.

Он и сам чувствовал свою бесприютность и безместность. В своих «Автобиографических заметках» он неоднократно сетует на то, что всю жизнь был «чужой среди своих, свой среди чужих, а в сущности нигде не свой… Один в поле не воин, но всегда и везде один» .

Непременно возразят: во-первых, любой философ может претендовать на оригинальность и невместимость, во-вторых, что же с Булгаковым не понятно? Талантливый экономист и социолог, совершивший путь от марксизма к идеализму, а затем от идеализма к Православию, в конце концов, принявший сан и посвятивший последние десятилетия своей жизни написанию громоздких богословских опусов. Потому и биография его обычно распределяется на три неравных периода: экономический, философский и богословский. В чём же тут загадка? Он и сам не сопротивляется классификации.

Конечно, любой мыслитель, если он настоящий, честный и бесстрашный философ, как еще в древности рисовал портрет подлинного философа Платон, просто обязан быть «невместимым», и все наши классификации носят весьма условный характер и необходимы, в большей мере, для учебных целей. Но отец Сергий, действительно, никогда не был своим ни среди философов, ни среди богословов.

Попытки «приручения» отца Сергия продолжаются и будут продолжаться. Тот или иной лагерь пытается записать его в ряды друзей или врагов. Его хотят сделать поборником демократии, но отец Сергий был убеждённым монархистом или, как он сам себя называл, «царелюбцем» , мистически благоговейно переживавшим софийную правду самодержавия. Но и в лагере монархистов он был одиночкой, поскольку видел трагедию русского царя и с болью признавал и переживал все ошибки и пороки русского самодержавия.

Он был настоящим русским интеллигентом с тем самым «комплексом русского интеллигента», который остался с ним на всю жизнь: и гимназистом, и студентом, и профессором, и священником он всегда чувствовал вину за своё благополучие, вину перед теми, кто сейчас голодает и страдает, кто не смог получить хорошего образования, ответственность за всякого угнетённого и униженного. Но и среди интеллигентов он не был своим, потому что видел и мужественно обличал ложь интеллигентщины.

Был ли он своим среди философов? Безусловно, его уважали и в круг его друзей и соратников входили лучшие умы России того времени. Но и среди них он был скорее юродивым. Большинство из них видели в Сергее Николаевиче Булгакове хорошо образованного человека, труженика, верного друга, но для них он был скорее «Сальери от философии», «пигмей с Зубовского бульвара», не гений, но талант, всего достигший кропотливым трудом, снискавший себе славу чудака из-за чрезмерного увлечения Православием.

Вера Мордвинова, муза и собеседница Василия Васильевича Розанова, в 1915 году после встречи с Булгаковым писала своему «духовному наставнику», что Булгаков, конечно, хороший человек, но у него нет своего «я», нет будущего, а его сын Федя гораздо талантливее отца и в своё время затмит своего учёного предка .

Но большинству рафинированных друзей отца Сергия была непонятна его любовь к церковному христианству со всеми его обрядами и правилами. И однажды Сергей Николаевич Булгаков стал отцом Сергием, настоящим православным священником, подлинным русским батюшкой. И это факт, который следует принять со всей серьёзностью.

Есть соблазн видеть в отце Сергии такого либерального священника, салонного аббата-интеллектуала, критика церковной косности, просвещенного клирика-интеллигента. Отец Сергий был самым настоящим батюшкой. Он преклонял колени перед Престолом в алтаре, прикладывался к иконам, ему целовали руки.

Он совсем не был реформатором, скорее уж бросалась в глаза его пламенная преданность традиции: он строго держал все посты, вычитывал бесконечные молитвенные правила, предписанные Церковью, строго следил за исполнением устава богослужения, не позволял никаких упущений в своей службе.

Он молился. Не медитировал, а именно молился, как до него и после него молится православный народ. Его богословские тексты – это плод, в том числе, и молитвенного усилия.

Порой отца Сергия называют то русским Аквинатом, то русским Оригеном. Оба варианта весьма произвольны. Он не был ни системоздателем, как Аквинат, ни еретиком, как Ориген. По молитвенной пылкости и трогательной исповедальности своих текстов он мог бы носить имя русского Августина. Но он вовсе не нуждается в таких почётных именах. Имя «отец Сергий Булгаков» славно своей славой и прекрасно своим достоинством.

Отец Сергий Булгаков не был просто кабинетным учёным, точнее не только учёным. Это был богослов-мистик, богослов-молитвенник и подлинно церковный мыслитель.

Думаю, что отец Сергий открыл новый жанр богословских произведений, по крайней мере, тексты «Малой трилогии» это памятник духовных упражнений, богомыслия и молитвенного богословия. Каждая книга начинается и заканчивается молитвой, иногда настолько пронзительной, что кажется, будто автор написал это своими слезами. «Купина Неопалимая» это, если так можно выразиться, первый богословский акафист Божией Матери.

Однако эта очевидная, а порой и режущая глаза церковность не сделала отца Сергия своим в среде православного духовенства. Это одиночество среди своих отец Сергий переживал особенно тяжело. Его подозревали в неблагонадёжности еще в России, когда он был просто Сергеем Николаевичем, но в эмиграции эта подозрительность постепенно переросла в травлю, которая не закончилась до сих пор.

Он жил Православием, но пламенно обличал православизм. Он был послушным клириком, но был непримиримым врагом церковного лакейства и архиереепоклонства. Он был верен традиции, но бесстрашно выступал против удушения церковного творчества и свободы богословской мысли. И однако эта преданность свободе не делала его диссидентом, каким его нам хотелось бы представить. В этом человеке было слишком много от благородного рыцаря, который всего себя посвятил служению Истине.

Для своего века он был слишком юродивым. Бесконечная эрудиция и высокая квалификация учёного ставили его в один ряд с респектабельными богословами того времени. И однако же отец Сергий ни в коем случае не был респектабельным богословом. Он пугал своим пламенным благочестием своих приличных коллег.

На Лозаннской конференции 1927 года отец Сергий неожиданно выступил в защиту почитания Божией Матери. Это было так естественно для его горячего рыцарственного сердца, но так неуместно, что даже православные участники конференции буквально стеснялись парижского профессора. Такое рыцарство смотрелось чудачеством, и было совсем неуместно в XX веке.

Проще было бы сказать, что отец Сергий родился не в своё время. Но сам батюшка категорически не принимал эту романтическую фразу. «Есть некая предустановленная гармония между тем, кто рождается и где и как рождается», – писал он в «Друге Жениха» . А в более позднем труде, в «Невесте Агнца», он развивал мысль о том, что человек является своим собственным со-творцом, сотрудником Бога в своём собственном сотворении, самотворении.

В некотором смысле Бог предвечно испрашивает у человека согласия на бытие, и если мы есть, мы сами выбрали не только быть , но и как, кем и где быть. Совсем как у Тарковского:

Я век себе по росту подбирал.

Отец Сергий выбрал свой век и свою Родину, и хотя он казался некоторым современникам неуместным, это всё же было его время, его место и его красивая и благодарная жизнь.

Улыбка Софии

Годы жизни протоиерея Сергия Булгакова: 1871 – 1944. Родился в Ливнах, умер в Париже. Между Парижем и Ливнами – три тысячи километров. Между 1871 и 1944 годом – семьдесят три года жизни. Но цифра «не пользует ни мало». Какие бы временные и пространственные координаты мы не занимали в своей жизни, её живую ткань составляют простые, но неожиданно значительные моменты. Она вся соткана из звуков и запахов, милых или пугающих образов, из ликования сердца и памяти кожи.

Город Ливны Орловской губернии. Семья бедного кладбищенского священника. Семеро детей, двое родителей и старый дедушка. Десять человек в пятикомнатном домике. Отец Сергий очень любил это место и этих людей, любил свою Родину.

Его детство звучало мягким тенором отца, басом певчего Степановича, слушать которого с волнением приходили прихожане, колокольным звоном любимой церкви маленького Серёжи – Сергиевской церкви – белого софийного храма, образ которого пропитан запахом резеды и бархатцев, чудесными ночными службами и игрой лампад, а ещё – скромная речушка, на которой рыбачили ливенские дети, небольшой лесок, вечерняя степь и сказки няни на ночь – страшные, софийные сказки.

Своё детство отец Сергий вспоминал с благодарностью, несмотря на то, что природа его Родины была бедной и скудной, город его детства – нищим и пыльным, его отец, потомственный священник, строгий и ответственный человек, порой запивал и устраивал дома скандалы, мама была натурой нервной и тревожной, много курила, была мнительной и склонной к депрессиям, и для дедушки Сергей не был любимым внуком.

Но для отца Сергия это бедное ливенское детство было временем первого откровения Софии, под знаком которого прошла вся его жизнь, были написаны все его произведения. И не нужно бояться этих слов – «София», «софиология». Для многих это ненужное усложнение православного богословия, досадное излишество или теологический каприз.

Софиология отца Сергия Булгакова берет начало в его детстве. София, прежде всего, это не четвертая ипостась, не усия, не философский концепт или элемент теологической конструкции. София это событие. И именно здесь корень булгаковского богословия. Софию надо было сначала пережить, чтобы потом, осмысляя опыт Софии, построить изящную онтологическую модель, обосновывающую этот опыт.

Детство отца Сергия было откровением Софии. То, что пережил отец Сергий в своём детстве, а потом встречал всю свою жизнь, он назвал Софией. Опыт откровения красоты этого мира, его человечности, опыт откровения божественности человека и человечности Бога – вот, что такое София, и биографию отца Сергия следовало бы назвать экзистенциальной софиологией. Осмыслению этого опыта, его богословской рационализации и была посвящена жизнь отца Сергия. И первый опыт Софии – это опыт ливенского детства, которое было детством по-настоящему церковным.

Но однажды этот праздник Софии прервался. В возрасте четырнадцати лет Сергей потерял веру. В то время такие повороты биографии не были редкостью. Нам хорошо известны судьбы Чернышевского и Добролюбова и многих других бескорыстных правдоискателей, потерявших веру в подростковом возрасте, опротестовавших принудительное благочестие и верноподданническое христианство бурсы.

Сын ливенского священника прошёл тот же путь. Но причину своего безбожия он видел не только во лжи семинарского православия, но и в собственной испорченности. Пожилым священником он признавался в своём подростковом эгоизме и высокомерии, обжигающем его родных и друзей.

Много позже Сартр в своей автобиографии напишет, что причиной утраты веры для него была детская гордыня. Здесь же видел источник своего духовного обморока и отец Сергий. С четырнадцати до тридцати лет – целое шестнадцатилетие отец Сергий жил без Бога и церкви, но не без Софии. Он признавался, что даже в самые черные годы бурсацкой прозы его душу всё же трогали строки Евангелия или жития Марии Египетской. Он искал веры, и хотя его верой и стало безбожие и нигилизм, он чаял подлинного, настоящего, без которого он буквально задыхался, несколько раз в отчаянии пытаясь наложить на себя руки.

Один умный человек сказал: «Если у народа нет Бога, у него, по крайней мере, должен быть Пушкин». И Сергей Булгаков, способный семинарист, а потом выпускник Елецкой гимназии и Московского университета, в своём безбожии спасался любовью к литературе и искусству. Красота спасала его и оправдывала мир. И этот опыт красоты тоже был софийным опытом. Несколько мистических откровений пережил будущий богослов в этот период своей жизни. В возрасте 24 лет по дороге в Крым к родственникам жены в созерцании природы ему вдруг открылся софийный лик мира:

«Вечерело. Ехали южной степью, овеянные благоуханием медовых трав и сена, озолоченные багрянцем благостного заката. Вдали синели уже ближние Кавказские горы. Впервые видел я их. И вперяя жадные взоры в открывавшиеся горы, впивая в себя свет и воздух, внимал я откровению природы. Душа давно привыкла с тупой, молчаливой болью в природе видеть лишь мёртвую пустыню под покрывалом красоты, как под обманчивой маской; помимо собственного сознания, она не мирилась с природой без Бога. И вдруг в тот час заволновалась, зарадовалась, задрожала душа: а если есть… если не пустыня, не ложь, не маска, не смерть, но Он, благой и любящий Отец, Его риза, Его любовь… Сердце колотилось под звуки стучавшего поезда, и мы неслись к этому догоравшему золоту и к этим сизым горам» .

Это была первая встреча с Софией, или лучше сказать, первое событие Софии, когда Сергею Николаевичу через десять лет безбожной жизни вдруг приоткрылся подлинный лик этого мира, в котором отразился лик Божий, отблеск очей Бога-Человеколюбца.

Но возвращения в Отчий дом не произошло. Жизнь была занята другим. Сергей Булгаков погрузился в учёные занятия. После окончания университета он был оставлен при кафедре политической экономии и статистики для подготовки к профессорскому званию, в 1895 году начал преподавать, а в 1896 году состоялся его дебют в печати. Опубликовав в 1897 году свою первую книгу «О рынках при капиталистическом производстве», Булгаков на два года отправился в заграничную командировку. Берлин, Париж, Лондон, Женева, Цюрих, Венеция.

Он работал в библиотеках, встречался с немецкими социал-демократами. Но там же, за границей, случилось с ним новое откровение Софии. Осенним туманным утром учёный-марксист Сергей Булгаков посетил знаменитую Дрезденскую галерею, никак не ожидая, что выйдет из музея совсем другим человеком. Тогда он впервые увидел Сикстинскую Мадонну с Предвечным Младенцем на руках.

«В них была безмерная сила чистоты и прозорливой жертвенности, – знание страдания и готовность на вольное страдание, и та же вещая жертвенность виделась в не-детски мудрых очах Младенца. Они знают, что ждёт Их, на что они обречены, и вольно грядут Себя отдать, совершить волю Пославшего: Она «принять орудие в сердце», Он Голгофу…

Я не помнил себя, голова у меня кружилась, из глаз текли радостные и вместе горькие слёзы, а с ними на сердце таял лёд, и разрешался какой-то жизненный узел. Это не было эстетическое волнение, нет, то была встреча, новое знание, чудо… Я (тогда марксист!), невольно называл это созерцание молитвой и всякое утро, стремясь попасть в Zwinger, пока никого еще там не было, бежал туда, пред лицо Мадонны, «молиться» и плакать, и немного найдётся в жизни мгновений, которые были бы блаженнее этих слёз» .

Так в душе Сергея Булгакова начала зреть «воля к вере». Спустя почти четверть века, будучи священником и богословом, отец Сергий снова побывал в Дрездене, с волнением посетил галерею, но чудо встречи не случилось. Почему? Потому что София – это событие, и как всякое значительное событие, оно уникально и неповторимо. София – это то, что происходит между Богом и человеком, чудо встречи, очень личное и интимное событие, которое нельзя запрограммировать, заслужить или как-либо принудить одну из сторон к откровению.

Как бы то ни было, в 1900 году Сергей Булгаков возвратился на Родину. Но вернулся он уже другим человеком.

Мировое «и»

21 ноября 1901 года. Киев. Экстраординарный профессор Киевского политехнического института Сергей Николаевич Булгаков читает публичную лекцию «Иван Карамазов как философский тип». Публика встречает выступление овацией. Студенты несут профессора на руках. Таким был первый триумф Булгакова-лектора.

У него был талант оратора. Он говорил горячо и с чувством. Говорил сердцем. В этот киевский период – с 1901 по 1906 год – Сергей Николаевич прославился на всю Россию. Он преподаёт, активно публикуется, участвует в различных журналах, знакомится с известными философами, учёными и литераторами.

В 1902 году следующая публичная лекция, принесшая ему славу – «Что даёт современному сознанию философия Владимира Соловьева?». Лекция опубликована. Автора приглашают с выступлениями в разные города России. Так начался «идеалистический» период в жизни Булгакова.

Это время ознаменовано многими отрадными свершениями в жизни мыслителя: в 1903 году был опубликован сборник «От марксизма к идеализму», в 1904 году вместе с Н.А. Бердяевым Булгаков работает над журналом «Новый Путь», но самое отрадное произошло в 1905 году – Сергей Николаевич после долгого перерыва идёт на исповедь и причащается. Так скромно и кротко тихим осенним днем в маленькой монастырской церкви состоялось возвращение к Богу, примирение с детством.

Осенью 1906 года Булгаков переезжает в Москву, где прожил до 1918 года. Это один из самых насыщенных периодов булгаковского творчества – двенадцать лет активной писательской, преподавательской и общественно-политической работы. Он перебирается в Москву ради участия во Второй Государственной думе, куда он вошёл в начале 1907 года как «христианский социалист», так и не примкнув ни к одной из партий. Девять раз поднимался депутат Булгаков на трибуну, всякий раз ввергая в недоумение слушателей, потому что от него доставалось и царскому правительству, и реформаторам, и революционерам. Ни для одной из партий он не сделался своим, и четыре месяца активной думской работы вылились в глубокое разочарование в политике.

«Я не знавал в мире места с более нездоровой атмосферой, – вспоминал отец Сергий, – нежели общий зал и кулуары Государственной думы, где потом достойно воцарились бесовские игрища советских депутатов» .

Но московское двенадцатилетие это не только дума. Здесь Булгаков знакомится с отцом Павлом Флоренским, Е.Н. Трубецким, П.И. Новосёловым, В.Ф. Эрном и многими другими яркими мыслителями и публицистами. В 1909 году в сборнике «Вехи» выходит знаменитая булгаковская работа «Героизм и подвижничество», вызвавшая множество споров, в 1911 году – сборник статей «Два града», в 1912 году – «Философия хозяйства». Однако венцом московского периода стала книга «Свет Невечерний (1917) и сборник «Тихие думы» (1918).

Булгаков уже не идеалист, а религиозный философ, «искатель религиозного единства жизни, взыскуемого, но не обретённого» . В «Философии хозяйства» впервые звучит тема Софии, которая даётся Булгакову непросто. Он находится под сильным влиянием Владимира Соловьева и отца Павла Флоренского. Их софиологические опыты носят яркую гностическую окраску.

У Сергея Николаевича Булгакова была здоровая церковная интуиция, привитая еще в детстве, а потому он сопротивлялся этому влиянию, пытался его преодолеть, и будучи уже священником во многом исправил ошибки своего раннего учения, а в некоторых опытах даже раскаялся. Но общая тональность «московских» текстов подлинно софийная.

Василий Васильевич Розанов, размышляя над страницами «Братьев Карамазовых», говорил о двух типах отношения к жизни: «миролобызающем» и «мироплюющем». Тексты Булгакова читать радостно и утешительно. Это мыслитель «миролобызающего» взгляда. О чём бы он ни писал – о Марксе ли, Фейербахе, Карлейле или Пикассо, творчестве Голубкиной или Чехова, он везде находит свою правду, прежде чем осудить или отвергнуть он всеми силами старается оправдать. Оправдание мира – таков основной пафос его «московских» текстов. И именно поэтому они софийные.

Много позже своему верному ученику Льву Зандеру отец Сергий говорил, «что в слове «и» сокрыта вся тайна мирозданья, что понять и раскрыть смысл этого слова значит достигнуть предела знания. Ибо «и» есть принцип единства и цельности, смысла и разума, красоты и гармонии; понять мир в свете «и» – значит охватить его единым всепроникающим взглядом; а увидеть эту связь, которая соединяет мир с Богом, значит понять его как Божие «царство и силу и славу», существующие «всегда, ныне и присно и во веки веков» . В философии и богословии Булгакова это мировое «и» и есть София, принцип всеобъемлющего единства.

Но прежде чем войти в философский дискурс, стать проблемой или концепцией, София есть событие и откровение, живой опыт единства мира, человека и Бога, и этот опыт Булгаков переживал не только в явлении красоты, проблесках истины и правды, которые он замечал в произведениях персонажей своих статей, но и в личном, часто весьма трагическом опыте.

27 августа 1909 года умер любимый сын Сергея Николаевича Ивашек, «белый мальчик», как называл его отец. Страницы «Света Невечернего», где Булгаков описывает эту трагедию, может быть, самое пронзительное и трогательное в его творчестве. Мальчику было чуть больше трех лет, но он был отрадой для своих родителей. «Неси меня, папа, кверху, – пойдём с тобою кверху!» – последние слова малыша, которые невозможно читать без волнения. Однако этот страшный опыт умирания вместе со своим «белым мальчиком» Булгаков пережил как софийное откровение.

Здесь начинается софиология смерти, и для меня это самое сильное свидетельство присутствия в булгаковской философии его экзистенциального измерения, без которого невозможно понять софийную онтологию отца Сергия. И эта софиология смерти тоже родом из детских откровений Булгакова.

Из семерых детей отца Николая в живых остались лишь двое. В памяти отца Сергия особенно отпечаталась смерть младшего брата, пятилетнего Коли, «общего любимца, с печатью херувима, предшественника нашего Ивашечки» . Но отец Сергий умел видеть софийность и в смерти, и в похоронах, а потому и говорил, что в Ливнах «софийно хоронят» .

Один из самых софийных опытов умирания Булгаков также пережил в Москве. В июне 1918 года он принимает священный сан. Для философа Булгакова это было подвигом смерти и воскресения. Булгаков был потомственным «левитом», в его жилах текла кровь священников пяти поколений, «левитская кровь». Это по линии отца. Предки матери тоже были священниками, и одним из них был знаменитый святитель Феофан Затворник.

Священный сан и богословское служение были естественным итогом мировоззренческой эволюции Булгакова. Читая его труды 1910-х годов, мы видим, как постепенно оцерковляется мысль Булгакова, как он настойчиво начинает любопытствовать к вопросам богословским, а в книгах появляются бесчисленные цитаты из отцов Церкви и добротные экскурсы в святоотеческое богословие.

В церковную проблематику Булгаков входил и как публицист, и как общественный деятель. Он живо интересовался ходом имяславческого спора, а в 1917 году стал членом Поместного собора и близким другом патриарха Тихона, которому Святейший доверял написание своих посланий.

События, связанные с рукоположением, отец Сергий подробно описал в своих заметках. В этих записях поражает удивительная атмосфера кроткой умиротворённости, «тишины неизглаголанной». И это тоже София, опыт жертвенного отдания себя на служение Богу и людям, жреческого посвящения на служение, освящающего и оздоровляющего этот мир, созидающего Церковное Тело через таинства, через преображение мира.

Через две недели после иерейской хиротонии отец Сергий навсегда покинул Москву. Он отправился в Крым, переживая за семью, надеясь снова вернуться обратно. Но Крым взял в плен надолго. С 1918 по 1922 год – четыре года крымского сидения – период испытаний, искушений и ужасов гражданской войны.

В Крыму были написаны и дописаны главные философские работы Булгакова – «Философия имени» (1918) и «Трагедия философии» (1921), а также диалог «У стен Херсонисса» (1922), в котором отразилась мучительная борьба отца Сергия с соблазном католичества. Было такое искушение в биографии Булгакова.

Когда он оказался в Крыму, отрезанным от мира, а оттуда, из большевистской России доходили известия одно ужаснее другого, и казалось, что православная церковь уже пала, уничтожена физически, отец Сергий обратил свою мысль на Запад, там ища ответов и возрождения церковного. Однако от католичества Булгаков исцелился сразу, как только оказался на чужбине и столкнулся с живыми, а не умозрительными католиками.

В конце 1922 года протоиерей Сергий Булгаков с супругой и двумя детьми был выслан из России. Ему шёл пятьдесят второй год, и жизнь, казалось, оборвалась и остановилась. В Крыму отец Сергий начал вести дневник. Это самое горькое и грустное из того, что он написал в своей жизни. И самое анти-софийное. И действительно, в крымский период тема Софии, как и сам термин, вовсе исчезают из булгаковских текстов.

Но когда вернулась радость, вернулась и София. Весной 1923 года отец Сергий с семьей был радушно принят в Праге и занял кафедру церковного права. В пятьдесят два года жизнь не просто продолжилась, а открыла самый плодотворный и интересный период в творчестве отца Сергия.

Долг свободы и служения

София есть событие откровения единства Бога и мира. Высшая степень этого откровения – Евхаристия как продолжающееся Боговоплощение, таинство обожения и оправдания сотворённого мира. Поэтому неудивительно, что Сергей Николаевич Булгаков однажды стал отцом Сергием – православным священником, главным делом которого стало совершение литургии. Он был искателем Софии, теперь стал её свидетелем и служителем.

Очень важно найти верный ответ на вопрос: почему Булгаков принял священный сан? Ведь это не было редкостью среди друзей отца Сергия. Сан принял Флоренский, священником стал Дурылин. Но для отца Павла всё таки на первом месте стояло не служение священника, а наука во всех её проявлениях, а Дурылин в конце концов оставил иерейское служение.

Очень важно признание самого отца Сергия: «Я шёл в священство исключительно ради того, чтобы служить, т.е. по преимуществу совершать литургию » .

Обратите внимание, как расставлены акценты: он священник не ради пастырства, миссионерства, богословия или общественной деятельности, – нет, – главное – Евхаристия, сердцевиной которой является не просто священная магия преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Господа, но причащение верных этим Святым Дарам, осуществлённое единение с Богом в таинстве причащения. Поэтому отец Сергий любил не только совершать литургию, но и просто причащать больных на дому, и для него это было самым значительным моментом жизни.

Осмысляя на исходе дней свой жизненный путь, отец Сергий признавал, что принятие священного сана было самым важным событием его жизни, а потому и биографию свою он делил не на экономический, философский и богословский периоды, а на две части: до принятия сана и после. И, как бы странно это ни прозвучало, так расставленные приоритеты – сначала литургия, потом богословие – оказались весьма плодотворными для его творчества.

В последнее двадцатилетие своей жизни отец Сергий написал больше, чем в молодости. Своё богословское творчество он воспринимал как продолжение литургии вне стен храма. Собственно, так было и всегда в его жизни – сначала событие Софии, потом философское или богословское осмысление пережитого опыта.

Когда мы размышляем над жизнью отца Сергия Булгакова, исследуем источники его биографии, обычно выпускается из виду одно важное свидетельство его жизни – фотографии. Их осталось немало. Но вот что удивительно: на своих священнических фото отец Сергий выглядит моложе, чем на карточках, где он еще светский философ в сюртуке. Он даже стеснялся того, что слишком мало, неприлично мало у него седых волос для пятидесятилетнего «дедушки».

Но священнические фото поражают не только молодостью, которая как бы обновилась с принятием сана, но подлинно пророческим выражением лица, завораживающей пылкостью взгляда. Глядя на эти фотографии, вспоминаешь одну и ту же фразу из пророка Исаии: «Вот я, пошли меня». Величайший праведник и пророк ветхозаветной эпохи Исаия, увидев славу Божию, воскликнул: «горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа» (Ис 6:5). Однако когда Господь воззвал: «кого Мне послать?», смиренный пророк, так трепетно ощущавший своё недостоинство, сам предложил себя в жертву: «вот я, пошли меня» (Ис 6:8).

Весь облик отца Сергия кричит этим древним жертвенным возгласом. И это не только воздействие старых фотокарточек. Сохранилось множество свидетельств этого пламенного служения отца Сергия. Он был настоящий подвижник, и если когда-нибудь будут составлять его житие, биограф не будет иметь недостатка в свидетельствах. Это был человек, всецело посвятивший себя служению Церкви. Во-первых, он был настоящим аскетом науки, который подчинил себя строгой дисциплине мыслителя и писателя.

Каждое утро до полудня он посвящал писательству. Вставал в одно и то же время, несмотря на мучившую его всю жизнь бессонницу, служил литургию, писал или шёл на лекцию, а после обеда всегда читал. А еще находил время для приёма посетителей, исповеди духовных чад, участия в многочисленных конференциях и изнурительных симпозиумах. Находясь среди самого изысканного общества, он всегда оставался священником.

Однажды сменив сюртук на рясу, он уже никогда ее не снимал, был верен не только священническому облику, но и ритму церковной жизни, которая вся вырастала из литургии. Из опыта Евхаристии произрастало и его богословие. «Моё богословствование, – говорил отец Сергий своим студентам, – всегда вдохновлялось предстоянием алтарю» .

Свои главные богословские произведения отец Сергий написал в Париже, куда переехал с семьёй в июле 1925 года. Там была закончена «Малая трилогия», написаны бесчисленные богословские статьи, создана монументальная «Большая трилогия», написано толкование на Апокалипсис.

В Париже он стал профессором догматического богословия в новооткрывшемся богословском институте прп. Сергия Радонежского и собрал вокруг себя целое созвездие выдающихся русских мыслителей. Именно отец Сергий Булгаков убедил Георгия Флоровского заняться патристическими исследованиями, вдохновил отца Киприана Керна на изучение творения св. Григория Паламы, оказал сильнейшее влияние на идеи отца Николая Афанасьева и работы отца Кассиана Безобразова.

Он первым из русских богословов обратил внимание на богослужение, богослужебные тексты и иконопись как на важный и достоверный источник богословской мысли. Он первым начал активно цитировать в своих произведениях богослужебные тексты не ради украшения, но именно как источник богословия. В своей сравнительно небольшой работе «Друг Жениха» он использовал более ста семидесяти цитат из церковных служб Предтечи. Собственно, именно отец Сергий Булгаков, задолго до отца Александра Шмемана, стал у истоков литургического богословия.

Много времени и внимания отец Сергий уделял молодежи. Ещё в Чехии он принял деятельнейшее участие в создании Русского студенческого христианского движения. Именно отец Сергий Булгаков понудил участников движения строить свою работу вокруг Евхаристии, и эта простая церковная идея стала настоящим откровением для многих, переживших, например, студенческий съезд в Пшерове в 1923 году как настоящую Пятидесятницу, потому что, по настоянию отца Сергия, все собрания сопровождались опытом совместной молитвы и причащения.

8 октября 1923 года, в последний день Пшеровского съезда, отец Сергий призвал участников к осознанию новой евхаристической эпохи . Евхаристия должна вдохновлять нас не только в храме, это вдохновение мы должны нести в мир, стремясь к оцерковлению всей жизни, превращению её в литургический гимн, внехрамовую литургию. Для самого отца Сергия это значило превращение его богословского творчества в богослужебный гимн, литургическую песнь. Своё богословствование он воспринимал как служение, как свой долг перед Церковью. Насколько он был богослов можно судить по небольшой цитате из «Невесты Агнца»:

«Истины, которые содержатся в откровении о Богочеловечестве, в частности же в эсхатологическом его раскрытии, столь незыблемы и универсальны, что перед ними бледнеют, как бы изничтожаются в своём онтологическом значении даже самые потрясающие события мировой истории, которых свидетелями мы ныне являемся, поскольку мы их постигаем в свете Грядущего» .

Эту фразу отец Сергий записал 24 июня 1942 года. Вокруг бушевала самая страшная в истории человечества война, гибли люди, горели города, и отец Сергий слишком хорошо был осведомлён о всех ужасах войны, однако взгляд его простирался дальше, он видел больше, чем видят обычные люди, у него были глаза пророка.

Однако, как и все пророки, он был побиваем камнями. Ему не доверяли. Епископ Феофан (Быстров) в 1923 году возмущался решением дозволить преподавать церковное право бывшему марксисту.

А в 1924 году появилась статья митрополита Антония (Храповицкого), обвинявшая отца Сергия в учетверении Троицы. Одна за другой печатались брошюры и книги, «научно» изобличавшие заблуждения протоиерея Булгакова.

Пик этой травли пришёлся на 1935 год. Тогда отца Сергия напрямую обвинили в ереси. Это было жестоко и несправедливо. В 1936 году была создана специальная богословская комиссия, в которую вошли виднейшие представители русского богословия. Почти два года богословы пытливо вчитывались в тексты отца Сергия, но ереси они так и не нашли.

Булгаковские тексты очень требовательны к читателю. Если вы хотите понять автора, вам следует предпринять такое же аскетическое усилие, позволить себе такое же напряжение мысли, в каком работал сам отец Сергий. В противном случае, при поверхностном знакомстве с этими богословскими сочинениями могут возникнуть недоумения и созреть неверные выводы и подозрения. Булгаков был дисциплинированным и воспитанным мыслителем и писателем. Он ждёт той же дисциплины и от своего читателя.

Закатная радость

Начинать знакомство с творчеством отца Сергия Булгакова следует, пожалуй, не с его объёмных трилогий, а с небольшой работы 1939 года – «Софиология смерти». Это предельно автобиографическая работа, исповедание опыта умирания и попытка софийного осмысления его. У отца Сергия всё так: сначала жизнь, потом философия, сперва литургия, затем богословствование. А потому автобиографические работы – настоящий ключ к булгаковскому творчеству. «Софиология смерти» была написана отцом Сергием по поводу тяжёлой болезни, настигшей батюшку.

В 1939 году у него диагностировали рак горла. Отцу Сергию пришлось пережить несколько жутких операций, и когда читаешь его воспоминания, кажется, что сам начинаешь задыхаться и впадать в беспамятство.

Для человека, который всю жизнь читал лекции и проповеди, трепетно любил богослужение потеря способности говорить, была чудовищным испытанием. Но батюшка каким-то чудом научился разговаривать без голосовых связок. До конца дней своих он читал лекции и проводил службы, хотя никто никогда не узнает, чего ему это стоило. Есть люди, видящие в этой болезни кару Божию за еретические взгляды. Не разбирая этичность таких высказываний и саму возможность узнать волю Божию о каждом из нас, всё же выскажу свою точку зрения.

Отец Сергий считал своим долгом богослова сказать всё, что можно сказать. Он хотел исчерпать все возможности богословской речи, и руководила им в этом дерзании не гордыня, а долг свободы и служения, он видел в этом свою обязанность. Есть такие строки у Максимиллиана Волошина:

Но грудь узка для этого дыханья,
Для этих слов тесна моя гортань.

Отец Сергий в своём богословском творчестве дошёл до предела речи, и мне кажется, что знамением этого предела, а значит и знаком исполнения его миссии как богослова и послужила эта страшная болезнь, которая была не к смерти, но к славе Божией. И знамением этой славы служит видение фаворского света, свидетелями которого стали духовные дети отца Сергия.

Безусловно, отец Сергий Булгаков был святым человеком. Он не творил чудес. Как однажды батюшка сказал о Предтече, личность которого он считал нормой человеческой жизни: «он был настолько велик, что не творил «знамений» . Отец Сергий не творил знамений, не совершал чудес. Господь Сам прославил Своего служителя.

Отец Сергий очень чтил день своего рукоположения. Это был Духов день. В 1944 году он пришёлся на 5 июня. Батюшка собрал всех своих духовных детей. Исповедовал их. Причастил. А потом они пили чай и утешались беседой. В ночь на 6 июня случился удар, и почти месяц отец Сергий провёл без сознания.

На пятый день агонии сёстры, ухаживавшие за батюшкой, стали свидетелями явления Света Невечернего, которому отец Сергий служил всю жизнь. Его лицо озарилось неземным сиянием, заиграло радостью неземных видений. Это явление длилось около двух часов, и ненадолго батюшке вернулось сознание, и он утешил своих близких.

Отец Сергий Булгаков умер 13 июля 1944 года. Его похоронили на русской части кладбища в Сен Женевьев де Буа, положив в могилу две горсти земли: с Гефсимании и с могилы любимого сына Ивашечки. Французская земля смешалась с землёй Палестины и Крыма.

Шла великая война. В день смерти батюшки наши войска освободили Вильнюс, а на следующий день – Пинск. Союзники, высадившиеся 6 июня в Нормандии, успешно освобождали Францию. А отец Сергий стоял у престола Божия, где он стоит и сейчас, совершая небесную литургию.

Какая прекрасная и насыщенная жизнь! Он пережил убийство императора Александра Освободителя, его няня была из крепостных, и маленький Сережа с упоением слушал её рассказы о крепостном театре и былых днях. В октябре 1905 года он шёл с толпой студентов на демонстрацию с красным бантом в петлице. Он был участником Второй Думы. Активным деятелем Поместного собора 1917 года и даже автором речей патриарха. Обе революции 1917 года он встретил в Москве. Гражданская война прошла для него через Киев и Крым.

Он пережил голод, нищету, тюремное заключение, изгнание, разлуку с близкими. Вторую мировую войну он встретил в Париже, не бросая церкви и института, не переставая служить, писать и преподавать. Его друзьями и знакомыми были протагонисты не только русской культуры, науки и политики начала XX века, но и именитые иностранцы.

География его поездок впечатляет: в детстве: Ливны, Орел Елец; в юности: Москва, Крым, Берлин, Париж, Лондон, Женева, Дрезден, Цюрих, Венеция; в зрелые годы: Киев, Полтава, Кишинев и лекции в других городах России; позже: Крым, Стамбул, Прага, Париж, а оттуда отец Сергий путешествовал по церковным делам в Сербию, Грецию, Германию, Швецию, Англию, США. Ему удалось издать при жизни двадцать восемь томов своих оригинальных сочинений.

Однажды он признался совсем незнакомому человеку: «ничего в жизни я так не любил, как устраивать детям ёлку» . Из всех высказываний отца Сергия, из всех многочисленных и гениальных его произведений для меня это самое дорогое.

Знаю и верю, что Господь исполнил желание своего верного служителя и пророка. И одним чудесным утром мы все встретимся там, в Царстве Софии, у Христа на ёлке.

1. Булгаков С., прот. Автобиографические заметки. Париж, 1991, С. 33.
2. Там же, С. 82.
3. Письма С.Н. Булгакова В.В. Розанову// «Вестник РХД», № 130, 1979, С. 175 – 176.
4. Булгаков С., прот. Друг Жениха// Малая трилогия. М.: Общедоступный православный университет, основанный протоиереем Александром Менем, 2008, С. 208.
5. Булгаков С., прот. Свет Невечерний. М.: «Республика», 1994, С. 13.
6. Там же, С. 14.
7. Автобиографические записки, С. 80.
8. Свет Невечерний, С. 3.
9. Зандер Л.А. Бог и мир (миросозерцание отца Сергия Булгакова). Париж, 1948, том 1, С. 181.
10. Автобиографические заметки, С. 21.
11. Там же, С. 18.
12. Булгаков С., прот. Автобиографические заметки. Париж: YMCA – PRESS, С. 53.
13. Зандер, С. 14.
14. Булгаков С., прот. Из памяти сердца. Прага // Исследования по истории русской мысли . Ежегодник за 1998 год. М., 1998, С. 163.
15. Булгаков С., прот. Невеста Агнца. М.: Общедоступный православный университет, основанный протоиереем Александром Менем, 2005, С. 5.
16. Друг Жениха, С. 272.
17. Наследие Ариадны Владимировны Тырковой: Дневники. Письма/ Сост. Н.И. Канищева. – М.: РОСПЭН, 2012, С. 251.

Сергей Николаевич Булгаков родился в 1873 г. в небольшом городке Ливны Орловской губернии в семье священника. Учился в духовном училище и в Орловской духовной семинарии, затем в Елецкой гимназии. В 1894 г. закончил юридический факультет Московского университета.
Еще во время учебы в семинарии Булгаков пережил религиозный кризис и увлекся марксизмом. В университете он серьезно занимался изучением политической экономии.
Углубленно занимаясь марксизмом, Булгаков со временем понял несостоятельность этого учения. Под воздействием чтения русских религиозных мыслителей (Л.Толстого, Ф.Достоевского, Вл.Соловьева и др.), бесед и споров с Толстым он снова обретает религиозную веру (см. С.Булгаков От марксизма к идеализму. М.,1903) Подобная эволюция была характерна для рус. интеллигенции той поры, и вскоре Б. выдвигается в ряд ее признанных дух. лидеров. Он стал одним из осн. участников сб. "Проблемы идеализма" (1902), где впервые объединились ведущие лица нарождавшегося религ.-филос. движения; назв. сб. его статей "От марксизма к идеализму" (1903) сделалось крылатым словом, выразившим духовный смысл ист. момента.

Последующие годы период наибольшей обществ, и публицист, активности философа. Он участвует во множестве начинаний, знаменующих собой религ.-филос. возрождение в журн. "Новый путь" и "Вопр. жизни", сб. "Вопр. религии", "О Вл. Соловьеве", "О религии Льва Толстого", "Вехи" , в работе "Религ. филос. об-ва пам. Вл. Соловьева" и книгоизд-ва "Путь", где в 1911-17 гг. выходили в свет важнейшие произведения рус. религ. мысли. В 1906 г. он был также избран депутатом Второй Гос. Думы (как беспартийный "христ. социалист"). В творчестве его в этот период совершается переход от лекций и статей на темы религии и культуры (важнейшие из них были им собраны в двухтомник "Два града", 1911) к оригинальным филос. разработкам. В монографиях "Философия хозяйства" (1912) и гл. обр. "Свет Невечерний" (1917) он намечает основы собственного учения, идущего в русле софиологии Вл. Соловьева и Флоренского, однако вобравшего и заметное влияние позднего Шеллинга, а также ряд собственных идей, питаемых интуициями правосл. религиозности. Процесс постепенного возврата к церк.-правосл. миросозерцанию завершается уже в рев. годы принятием священства (1918). С этим завершением Б. сразу же начинает играть видную роль также и в церк. кругах, активно участвуя в работе Всерос. Поместного Собора Православной Церкви (1917-18) и близко сотрудничая с патриархом Тихоном. Восприняв безусловно отрицательно Окт. переворот, о. Сергий быстро откликнулся на него диалогами "На пиру богов" , написанными в стиле и духе "Трех разговоров" Вл. Соловьева; диалоги вошли в колл. сб. "Из глубины" (1918; 2-е изд. М., 1991). В годы гражданской войны о. Сергий находился в Крыму и, будучи оторван как от иерейского служения, так и от обществ.-публ. деятельности, интенсивно работал в философии. В написанных тогда соч. "Философия имени" (1920, изд. 1953) и "Трагедия философии" (1920, изд. в нем. пер. 1928) он подверг пересмотру свой взгляд на соотношение философии и догматики христианства, придя к выводу о том, что христ. умозрение способно выразиться без искажений исключительно в форме догмат, богословия. Последнее и стало с тех пор основной сферою его творчества.

В 1922 г. о. Сергий был включен в составленные ГПУ по инициативе В.И. Ленина списки деятелей науки и культуры, подлежащих высылке за рубеж. 30 дек. 1922 г. он отправляется из Крыма в изгнание и после недолгого пребывания в Константинополе в мае 1923 г. занимает должность проф. церк. права и богословия на юрид. ф-те Рус. Науч. Ин-та в Праге. Вскоре при его ближайшем участии возникает и успешно осуществляется проект создания в Париже Правосл. Богосл. Ин-та. С его открытия в 1925 г. и до своей кончины о. Сергий был его бессменным главой, а также проф. каф. догмат, богословия. Под его рук. Сергиевское Подворье как стали называть комплекс ин-тских строений с храмом во имя преподобного Сергия Радонежского выросло в крупнейший центр правосл. духовности и богосл. науки в зарубежье. Пастырская, проф. и руководящая работа в Ин-те ядро всей деятельности о. Сергия в последнее двадцатилетие его жизни.

Эта деятельность была чрезвычайно многогранна. Помимо дел, связанных с Ин-том, и помимо богосл. творчества, о. Сергий уделял большое внимание еще по меньшей мере двум сферам: дух. руководству рус. молодежью и участию в экуменическом движении. Центральным руслом религ. активности рус. молодежи за рубежом стало Рус. Студ. Христ, Движение. и о. Сергий был одним из главных его отцов-основателей. Он участвовал в его зарождении, в первых съездах РСХД в Пшерове (Чехословакия) и Аржероне (Франция) и продолжал постоянно его курировать, оставаясь для членов Движения незаменимым наставником и авторитетом. В работу экуменич. движения о. Сергий включился в 1927 г. на Всемир. христ. конференции "Вера и церк. устройство" в Лозанне. До кон. 30-х гг. он принял участие во мн. экуменич. начинаниях, став одним из влиятельных деятелей и идеологов движения; в 1934 г. он совершил большую поездку по США. Наиболее перспективным направлением в экуменич. сфере оказалось сотрудничество с англиканской церковью. Объективные возможности для сближения между православием и англиканством указывались и "были признаны со времен Хомякова; трудами о. Сергия и его сподвижников (о. Георгия Флоров c к o г o , Н.М. Зернова, Г.П. Федотова и др.) они начали воплощаться в жизнь. В кон. 1927 нач. 1928 г. проходит англо-рус. религ. съезд, результатом к-рого стало учреждение двухстороннего Содружества св. Албания (древнеангл. св. мученик) и преподобного Сергия Радонежского. Это Содружество продолжает свою деятельность поныне.

В 1939 г. у о. Сергия был обнаружен рак горла. Он перенес опасные операции, побывал на пороге смерти и в значительной степени утратил способность речи. Начавшаяся мировая война ограничила еще более сферу его трудов. Однако до последних дней жизни, в тяжелых условиях оккупированного Парижа, он не прекращал служить литургию и читать лекции (что стоило ему огромных усилий), а также работать над новыми соч. Его творчество обладает редкой цельностью: всем его главным темам он сумел подвести итог и дать отчетливое завершение. Как и в каноне Свящ. Писания, его последняя кн. он закончил ее совсем незадолго до смерти "Апокалипсис Иоанна".

Творчество о. Сергия начиналось с публицистики, статей на экон., культ.-обществ, и религ.-филос. темы. Помимо начального этапа, публицистика выходила на первый план в Крит. моменты жизни России: революция 1905-07 гг., нач. первой мировой войны, 1917 г. Целый ряд существенных тем булгаковской мысли остался развит почти исключительно в данной форме: религия и культура, христианство, политика и социализм, задачи общественности, путь рус. интеллигенции, проблемы церк. жизни, проблемы искусства... Б. не просто участник знаменитых "Вех" (1909, ст. "Героизм и подвижничество"), но и один из главных выразителей "веховства" как идейного движения, призвавшего интеллигенцию к отрезвлению, отходу от стадной морали, утопизма, оголтелого революционерства в пользу работы дух. осмысления и конструктивной соц. позиции. В этот же период он разрабатывает идеи соц. христианства, в широком спектре, включающем анализ христ. отношения к экономике и политике (с апологией социализма, постепенно шедшей на убыль), критику марксизма, но равно и бурж.-капиталист. идеологии, проекты "партии христ. политики", отклики на злобу дня (с позиций христ. либерально-консерват. центризма) и проч. Особое русло составляет тема России, разрешаемая, вслед за Достоевским и Соловьевым, на путях христ. историософии. Мысль Б. тесно слита с судьбой страны, и, вслед за трагическими перипетиями этой судьбы, его взгляды сильно меняются. Начало первой мировой войны отмечено славянофильскими статьями, полными веры во всемирное призвание и великое будущее державы. Но уже вскоре, в диалогах "На пиру богов" и др. текстах рев. периода, судьба России рисуется в ключе апокалиптики и тревожной непредсказуемости, с отказом от всяких рецептов и прогнозов: краткое время Б. считал, что католичество лучше православия сумело бы помешать процессам раскола и разложения, подготовившим катастрофу нации (диалоги "У стен Херсониса", 1922, опубл.: "Символ", 1991, № 25). В поздний период в его публицистике остаются по преимуществу лишь церк. и религ.-культ. темы.

Учение о. Сергия прошло в своем развитии два этапа, филос. (до изгнания с родины) и богосл., к-рые, разнясь по форме и отчасти по источникам, влияниям, вместе с тем прочно связаны единством ведущих интуиций и центральных понятий. На всем своем пути это есть учение о Софии и Богочеловечестве, христ. учение о мире и его истории как воссоединении с Богом. Важнейший движущий мотив учения оправдание мира, утверждение ценности и осмысленности его бытия. При этом, полемизируя с традицией нем. идеализма, Б. отказывается рассматривать разум и мышление в качестве высшего начала, наделенного исключительной прерогативой связи с Богом: предмет утверждения мир во всей его материально-телесной полноте. Оправдание мира предполагает т.о. оправдание материи, и тип своего филос. мировоззрения Б. иногда определял взятым у Вл. Соловьева сочетанием "религ. материализм". В парадигмах христ. мысли задача филос. оправдания мира требует выполнения двух последовательных заданий: необходимо раскрыть связь мира и Бога, а затем, всюду руководясь этой связью, развить собственно учение о мире, трактовку материи, телесности и др. начал здешнего бытия. Таков лог. порядок учения Б.; но ист. был обратным ему: мысль о. Сергия развивалась "снизу", от экон. проблематики и филос. учения о хозяйстве ("Философия хозяйства") к общему учению о материи и о мире, уже въявь опирающемуся на определенные постулаты о связи мира и Бога, но еще не делающему сами эти постулаты предметом особого анализа ("Свет Невечерний"), и, наконец, к развернутой богосл. системе, дающей окончательное решение исходной задачи: укореняющей мир в Боге и вместе с тем прямо следующей христ. откровению и догматике.

Поскольку мир в христ. онтологии тварное бытие, то учение о мире начинается у Б. с учения о творении. Суть тварности раскрывает вопрос: из чего создан мир? Ответ о. Сергия ортодоксально следует библейской традиции: творение мира творение из ничто, чистого небытия и несуществования. Б. прослеживает историю понятия Ничто и его применений в онтологии и, отвергая применения явно или скрыто пантеистические, выделяет определенную линию, от Платона до Шеллинга, на идеях к-рой строит свою концепцию. Тварное бытие трактуется им как особый род ничто, наделенный производящими потенциями, чреватый бытием, превращением в нечто. Это соответствует платоновскому и неоплатонич. понятию меона, или относительного небытия; чистое же ничто, всецелая противоположность бытию, передается понятием укона, радикального отрицания бытия. Т.о. возникает (уже выдвигавшаяся у позднего Шеллинга в "Изложении филос. эмпиризма") философема о творении мира как превращении или подъятии укона в меон творческим актом Бога.

Далее строится концепция материи, где Б. отчасти следует "Тимею" Платона. Как бытие, погруженное в водоворот возникновения и уничтожения, переходов и превращений, тварное бытие есть "бывание". Но за множественностью и многоликостью бывания необходимо предполагать единую подоснову, в лоне к-рой только и могут совершаться все возникновения и превращения. Эта универсальная подоснова ("субстрат") бывания, из к-рой непосредственно возникает все возникающее, все вещи мира, и есть материя. Б. принимает относящиеся к ней положения античной традиции. Материя "третий род" бытия, наряду с вещами чувственного мира и их идеальными первообразами, идеями. Она есть неоформленная, неопределенная "первоматерия", materia prima потенциально сущее, способность выявления в чувственном. В своем онтол. существе она, как и тварное бытие вообще, есть меон, "бытие небытие". Но эти положения дополняются др., связанными, в первую очередь, с рождающей ролью материи. По Б., она выступает как "Великая МатерьЗемля" древних языческих культов Греции и Востока, а также "земля" первых стихов Кн. Бытия. "Земля" и "мать" ключевые определения материи у Б., выражающие ее зачинающую и родящую силу, ее плодотворность и плодоносность. Земля "насыщена безграничными возможностями"; она есть "всематерия, ибо в ней потенциально заключено все" (Свет Невечерний. М„ 1917, с. 240-241). Хотя и после Бога, по Его воле, но материя есть также творческое начало. Вслед за Григорием Нисским Б. рассматривает бытие мира как процесс. прямо продолжающий источный творч. акт Бога непрестанно длящееся творение, совершаемое при непременном активном участии самой материи. Здесь концепция Б. оказывается на почве патристики, расходясь с платонизмом и неоплатонизмом; окончательный же свой смысл она получает в контексте христологии и мериологии. Земля-мать не просто рождает, изводит из своих недр все сущее. На вершине своего рождающего и творч. усилия, в его предельном напряжении и предельной чистоте, она потенциально является "Богоземлей" и Богоматерью. Из недр ее происходит Мария и земля становится готовою приять Логоса и родить Богочеловека. Земля становится Богородицей и только в этом истинный апофеоз материи, взлет и увенчание се творч. усилия. Здесь ключ ко всему "религ. материализму" Б.

Дальнейшее развитие учения о мире требует уже большей конкретизации связи мира и Бога, что доставляют концепции Софии и софийности. В своей зрелой форме они представлены в богосл. системе Б., на пути к к-рой лежал еще один промежуточный этап: критика философии ("Трагедия философии"). К его появлению привело (явное и для самого Б., и для его критиков) расхождение между церк.-правосл. корнями его метафизики и тем филос. языком, методом, к-рый эта метафизика использовала и к-рый принадлежал львиной долей клас. нем. идеализму. В "Трагедии философии" предлагается новая интерпретация систем европ. философии. В се основе утверждаемое Б, соответствие между онтол. структурой и структурой высказывания, языка (ход мысли, предвосхищающий мн. позднейшие лингвофилос. построения на Западе).

Б. исследует его и в др. кн. того же периода, "Философии имени", посвященной апологии имяславия и родственной аналогичным апологиям Флоренского и Лосева. Из соответствия выводится классификация филос. систем, позволяющая увидеть в их главных видах разл. монистические искажения догмата троичности, к-рый исключает монизм и требует полного равноправия, единосущия трех начал, соединенных в элементарном высказывании ("Я есмь нечто") и понятых как начала онтол. В итоге история философии предстает как история особого рода тринитарных ересей. Б. делает вывод, что адекватное выражение христ. истины принципиально недоступно для философии и достижимо лишь в форме догмат. богословия.

Началом богословского этапа Б. служат обширные штудии церк. учения о Св. Троице, Божественной Ипостаси и Премудрости Божией (ст. "Ипостась и ипостасность", 1925: "Главы о троичности", 1928, 1930; кн. "Купина неопалимая", 1927). На этой основе, на смену ранним дорев. вариантам, о. Сергий выдвигает в "Агнце Божием" (Париж, 1933) свое окончательное учение о Софии, завершаемое затем в "Утешителе" (1936) и "Невесте Агнца" (1945). Как во всех опытах софиологии (ср. Соловьев, Флоренский), София Премудрость Божия начало, посредствующее меж Богом и миром, "мир в Боге", предвечно сущее в Боге собрание идеальных первообразов всего сущего, аналог платоновского мира идей. Однако все софиологические учения имеют спорный и сомнительный статус, ибо все попытки введения Софии в христ. учение о Боге до сих пор вызывали сильные догмат. возражения. В учении Б. София сближается с Усией, Сущностью Триединого Бога: "Божественная София есть... природа Божия, усия, понимаемая... как раскрывающееся содержание, как Всеединство" (Агнец Божий, с. 125). Данное решение, как и мн. его следствия, также вызвало возражения и полемику; в 1935 г. учение Б. было осуждено в указах Моск. Патриархии, а также зарубежного Архиерейского Собора в Карловицах. В.Н.Лосский. критически анализируя учение, находит, что суть его "поглощение личности софийно-природным процессом, уничтожающим свободу, замена Промысла, предполагающего нравств.-волевое отношение личностей, природно-софийным детерминизмом" (Спор о Софии. Париж, 1936, с. 82). О. Сергий отвечал оппонентам, и "спор о Софии" не получил окончательного решения по сей день, хотя надо отметить, что учение Б. не привлекло на свою сторону практически никого из богословов.

Вместе с тем, помимо своего софианского ядра, система Б. содержит немало плодотворных идей и разработок. В согласии с концепцией Богочеловечества она развивает учение о мировом процессе, к-рый во всей целокупности, от акта творения, через пребывание в падшести и до финального Преображения, представляется как "Богочел. процесс", воссоединение твари с Богом. В этих рамках возникает целый ряд частных учений о разл. сторонах жизни мира. Раньше и полнее всего у Б. развито учение о хозяйстве, в сферу к-рого включается и экон., и науч.-техн. деятельность человека. Отражая двойственную природу падшего бытия, хозяйство совмещает в себе свободной творч. "труд познавания и действия", в к-ром раскрывается софийность мира, и "рабство ничто", служение рожденной падением природной необходимости. Важное место в Богочел. процессе принадлежит искусству. Б. трактует его как способность увидеть и показать софийность мира, ибо одно из главных имен Софии Красота. Но как все в падшем бытии, искусство несет и печать ущербности: оно стремится и не может стать теургией, действенным преображением мира. Аналогично анализируются феномены пола, творчества, власти и др.: Б. усматривает всюду как софийное, благое начало, так и печать падшести, небытия. В последние годы сюда присоединяется анализ "последних вещей", смерти (Софиология смерти // Вестн. РСХД. 1978, № 127; 1979, № 128) и конца мира (эсхатология "Невесты Агнца").

Рассматривая мир под знаком динамики, процесса, учение Б. о мире представляется в целом как теология истории, где в центре находится София как Церковь, поскольку "Церковь действует в истории как творящая сила" (Невеста Агнца, с. 362), и Богочел. процесс может быть понят как становление всего мироздания Церковью. В общем же своем типе и облике, в ряде ведущих мотивов и идей его система напоминает большие теологические системы совр. зап. христианства, сближаясь с учениями Тейяра де Шардена и, несколько меньше, Тиллиха.

С. Хоружий (Русская философия. Малый энциклопедический словарь, М., 1995.)

Родина есть священная тайна каждого человека, так же, как и его рождение. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он чрез лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан чрез родину и с матерью-землей и со всем Божиим творением.

Апокалипсис Иоанна

Книга об Апокалипсисе была последним трудом о.Сергия, который он успел закончить до своей смерти.

Лекционный материал, посвященный автором Апокалипсису, был обработан им по многочисленным просьбам студентов Православного Богословского института. Настоящий труд напечатан с первой рукописи; поэтому в ряде мест он носит характер записок и не чужд повторений и неточностей.

Героизм и подвижничество

Сергей Николаевич Булгаков - выдающийся представитель русской религиозной философской мысли, прошедший путь от «легального марксиста» до православного богослова. В 1922 году по распоряжению В. И. Ленина был выслан за границу и умер на чужбине, преданный забвению у себя на Родине.

Многие статьи мыслителя читаются так, будто они написаны по следам событий сегодняшнего дня. Читатель найдет в них ответы на целый ряд вопросов, которые поставила ныне перед нашим народов история.

Интеллигенция и религия

В книгу «Интеллигенция и религия» вошли наиболее известные работы С.Н.Булгакова, созданные в начале XX в. и посвященные проблеме обретения и сохранения христианской веры в среде так называемой «творческой интеллигенции».

На примере таких замечательных личностей, как А.И.Герцен, Ф.М.Достоевский, Л.Н.Толстой и А.П.Чехов, дается яркая картина духовных исканий, потерь и обретений всей русской интеллигенции конца XIX - начала XX в. с ее «вечными вопросами», актуальность которых очевидна и сегодня, для нынешнего поколения думающих, ищущих и верующих людей.

Малая трилогия

Малая трилогия протоиерея Сергия Булгакова включает в себя три части: «Купина неопалимая» (1927), «Друг Жениха» (1928), «Лествица Иаковля» (1929).

Этот опыт догматического истолкования некоторых черт в православном почитании Богоматери, Предтечи и богословское истолкование учения об Ангелах.

Также в этом издании впервые публикуются записи о. Сегрия Булгакова из записной книжки 1939-1942 годов.

Невеста Агнца

Книга представляет собою третью и заключительную часть богословской трилогии, посвященной раскрытию основной истины христианства о Богочеловечестве.

По общему плану, как оно было задумано около десяти лит назад, его первая и вторая часть посвящены естеству Божественному: Агнец Божий, 1933, и Утешитель, 1935, — христология и пневматологии, третья же и последняя его часть — человечности.

Здесь рассматриваются разные стороны тварного бытия, от природного и падшего его состояния до прославленного и преображенного. Таким образом, тема этого труда есть учение о Церкви, экклезиология, понятая во всей ее широте и глубине, как софиология. Она необходимо включает в себя в эсхатологию, как завершительную часть всего учения о Богочеловечестве, содержа его наиболее обобщающие и последние истины. Постольку она есть и наиболее важная и ответственная часть всего труда о Богочеловечестве. Таковою она является и для составителя, ныне отдающего ее на обсуждение церковное.

Очерки учения православной Церкви

Церковь как предание I. Священное Писание и Священное Предание II. О каноне III. О церковном предании О Церковной иерархии Единство Церкви; Святость Церкви; Вероучение; О Таинствах; Почитание Богоматери и святых; Богослужение в Православии; Икона и иконопочитание; Мистика в Православии; Этика в Православии; Православие и государство; Православие и хозяйственная жизнь; Православие и апокалиптика; Православная эсхатология; Православие и инославие.

Свет невечерний

«Свет Невечерний» - самая значительная философская работа выдающегося русского мыслителя и богослова отца Сергия Булгакова, род духовной автобиографии или исповеди.

Основные темы настоящей книги - "как возможна религия", "вера и чувство", "религия и философия", "религия и мораль", "грехопадение", "природа зла", "пол в человеке", "власть и теократия", "церковность и общественность", "конец истории" и многие другие.

Философия имени

Это «самое философское», по свидетельству автора, из всех его произведений — пример того, как «злоба дня» может служить лишь предлогом для творчества, предвосхищающего будущее.

В эпоху «отсутствия священных имен» Булгаков провозглашает таинственное тождество бытия и значения в Имени Божьем. Но произведенный средствами феноменологии и лингвистики разбор онтологической природы слова выводит трактат из пределов богословия в поле философии.

Преодоление психологизма и укоренения слова в представляющем мышлении выводит на допредметный горизонт сказующего отношения слова к бытию. И если деконструкция идет по нисходящей линии вавилонского смешения языков, дрейфа означающих относительно означаемых и тотального упразднения смысла, то реконструкция Булгакова восходит к невыразимому единству смысла и бытия творящего Логоса-Слова, Имени-Присутствия.

Философия хозяйства

В книге «Философия хозяйства» великого русского философа и богослова Сергея Николаевича Булгакова, вышедшей в 1912, впервые в мировой науке раскрывается христианский характер хозяйственной деятельности человека.

Экономика, одухотворенная религиозным чувством, выражает стремление человека превратить мертвую материю, действующую с механической необходимостью, в живое тело с его органической целостностью и целесообразностью.

По учению Булгакова, хозяйство есть вселенский процесс превращения всего космического механизма в средство, доступное для возможностей человека, — как преодоление необходимости свободой, механизма организмом, причинности целесообразностью, как очеловечение природы. Жизнь человека — безостановочный хозяйственный процесс, протекающий в трудовой деятельности, эффективность которой зависит от органичной целостности бытия.

13.07.1944. – Умер философ протоиерей Сергий Николаевич Булгаков

(16.07.1871–13.07.1944) – экономист, философ, богослов; политический и церковный деятель, священник; приверженец религиозно-идеалистической метафизики всеединства и софиологии. В юности – "легальный марксист", прошел путь от атеиста до священнослужителя и богослова.

Родился в г. Ливны Орловской губернии в семье священника. После окончания в 1884 г. Ливенского духовного училища поступил в Орловскую духовную семинарию, которую оставил в 1888 г. в связи с «утратой религиозной веры на долгие, долгие годы» (как он писал). Булгаков поступил в 7-й класс Елецкой гимназии, по окончании которой стал студентом юридического факультета , где изучал политэкономию и увлекся с марксизмом.

После окончания в 1896 г. юридического факультета по кафедре политической экономии стал преподавателем политэкономии в Московском Императорском техническом училище, активно сотрудничал в журналах либерально-народнического и марксистского направлений ("Русская мысль", "Новое слово", "Научное обозрение", "Начало"). К счастью, в 1898 г. Булгаков был направлен в двухгодичную научную командировку в Германию для подготовки к профессорскому званию. В Берлине он общался с лидерами германской марксистской социал-демократии Бебелем и Каутским. Он выезжал также в Париж, Лондон, Женеву (там он познакомился с Плехановым), Цюрих, Венецию. Личное знакомство с Западом, родиной марксизма, пошло на пользу. Тщательно изучив данные о развитии сельского хозяйства в Германии и др. странах Западной Европы, Булгаков пришел к выводу, что теория Маркса применительно к аграрному сектору экономики ошибочна. Экономическое опровержение марксизма стало результатом его двухтомной диссертации "Капитализм и земледелие" (1900). Затем он – профессор политэкономии в Киевском (1901–1906) и Московском университете (1906–1918).

Булгаков вспоминал, что из-за границы он возвратился «уже с разложившимся марксизмом». Вскоре он познакомился с последователями умершего в 1900 г. и вспомнил о своих предках: он все-таки был сыном священника в пяти поколениях и сам учился в духовной семинарии. Подобная мiровоззренческая эволюция была характерна для немалой части тогдашнего "ордена русской интеллигенции", и вскоре Булгаков становится одним из признанных вождей этого возвращения к христианству, он один из инициаторов сборника "Проблемы идеализма" (1902). Пересмотр своего марксистского мiровоззрения Булгаков изложил в десяти статьях 1896–1903 гг., вошедших в сборник "От марксизма к идеализму" (1903). В них Булгаков неразрывно соединяет социально-экономический идеал с христианством, что станет для него и далее основой экономических взглядов и развиваемой философии хозяйства.

Западный капитализм был для Булгакова также системой недолжной и нехристианской. В докладе "Народное хозяйство и религиозная личность" (1909) Булгаков дал исчерпывающую критику западной либеральной политэкономии и капитализма как плода протестантской иудаизации (кальвинизм, пуританизм) западного христианства. Ссылаясь на соответствующие исследования В. Зомбарта и М. Вебера, Булгаков пишет: «недаром пуританизм часто называли английским еврейством (English Hebraism), имея в виду это усвоение им ветхозаветного духа… В пуританизме с грандиозной силой пробудилась и характерная для еврейского мессианизма вера, что англосаксы – избранный народ Божий, призванный властвовать над другими народами ради спасения и просвещения их же самих… пуританский аскетизм стоит у колыбели современного "экономического человека", орудующего на бирже и рынке. Эпоха ХVII в. завещала своей утилитарной наследнице прежде всего необычайно спокойную, – мы смело можем сказать, – фарисейски спокойную совесть при наживании денег, если оно только совершается в легальной форме» .

Марксизм же в своей критике капитализма не только ошибочен экономически, но и не менее безнравственен с христианской точки зрения, – писал Булгаков. Марксистское учение о классовой борьбе за те же земные блага – это мелкий гедонистический идеал "прогресса", ради которого Маркс провозглашает эгоистичную классовую борьбу, насилие и безжалостное разрушение "старого мiра", то есть допускает "временное" применение зла (гражданскую войну) к современным поколениям, которые служат лишь удобрением для "грядущего блаженства" потомков. Марксизму Булгаков дал точное духовное опровержение как еретической утопии: «В основе социализма как мiровоззрения лежит старая хилиастическая вера в наступление земного рая… Избранный (еврейский) народ, носитель мессианской идеи заменился пролетариатом» .

В 1919 г. Булгаков отправился в Крым к семье. В Симферополе он принял должность профессора политэкономии и богословия в университете. Здесь им были написаны работы: "У стен Херсонеса", "Трагедия философии", "Философия имени". В 1920 г., когда красные взяли Крым, Булгаков не захотел эмигрировать, но как священника его исключили из числа профессоров, а в 1922 г. арестовали. Отец Сергий был включён в списки деятелей науки и культуры, подлежащих высылке за границу. 30 декабря 1922 г. он отправляется из Крыма в изгнание.

После недолгого пребывания в он уезжает в Чехословакию, где в мае 1923 г. занимает должность профессора церковного права и богословия на юридическом факультете Русского Научного Института в Праге.

В 1925 г. году переезжает в Париж, где участвует в создании православного Богословского Института. До самой кончины отец Сергий был его безсменным руководителем, а также профессором кафедры догматического богословия. В 1927 г. вышла первая часть трилогии “Купина Неопалимая”, в том же году вторая часть – “Друг Жениха”, в 1929 г. третья – “Лестница Иакова”.

Помимо того, о. Сергий уделял большое внимание духовному наставничеству в "Русском студенческом христианском движении" участию в экуменическом движении, что было характерно для либеральной т.н. "парижской юрисдикции" митрополита Евлогия, отколовшегося в 1926 г. от . До конца 1930-х гг. Булгаков принял участие во многих экуменических начинаниях, став одним из влиятельных деятелей и идеологов этого движения; в 1934 г. он совершил большую поездку по США.

В 1939 г. у о. Сергия был обнаружен рак горла. Перенес операцию, утратил способность говорить, служить, читать лекции. Начавшаяся ограничила ещё более сферу его трудов в оккупированном Париже. Однако до последних дней жизни он не прекращал работать над новыми книгами. В 1933–1945 гг. была издана вторая трилогия Булгакова: “Агнец Божий” (1933), “Утешитель” (1936), “Невеста Агнца” (1945). Cвою последнюю книгу "Апокалипсис Иоанна" он закончил незадолго до смерти. Похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Восприняв от В.С. Соловьева философию всеединства, Булгаков развивал учение о "Софии Премудрости Божией" как предвечно сущей в Божественном замысле мiровой душе, женственной по своему существу, вместившей Божественную любовь и излучающей ее в мiр. Эти богословские сочинения Булгакова (в которых содержатся также элементы хилиазма) вызвали резкую критику и обвинения в ереси со стороны и Московской патриархии, и Русской Зарубежной Церкви (наиболее обстоятельная критика была дана : " Защита Софианской ереси протоиереем Сергием Булгаковым пред лицом Архиерейского Собора Русской Зарубежной Церкви", 1937), и даже среди коллег о. Сергия по Институту. В частности, дал своему декану такую оценку:

«... взяв от Соловьева основную концепцию всеединства (с включением софиологической темы), Булгаков, под влиянием Флоренского, целиком уходит в сторону софиологических размышлений... Однако и в своих чисто богословских трудах Булгаков остается философом – закваска трансцендентализма, метафизики всеединства, даже некоторые общие начала философской мысли, усвоенные Булгаковым на заре научной жизни, сохранили свою силу и в годы чистого богословствования... Булгаков бывал часто достаточно неосторожен в своих формулах, – у него на каждом шагу найдем мы противоречия и трудно согласимые выражения – и именно о Софии...

"Тварь есть всеединство", – утверждает Булгаков в "Свете невечернем": она есть "единое – многое, всё", "ей принадлежит положительное всеединство". "Онтологическая основа мiра заключается в сплошной, метафизически непрерывной софийности его основы"... София, как идеальная основа мiра, стоит между Абсолютом и космосом, как некое "третье бытие", соединяющее в себе и божественную и тварную природу... Для Булгакова космос есть живое, одушевленное целое и потому он серьезно и настойчиво выдвигает понятие "души мiра" – в "Философии хозяйства"... "Тайна мiра, – пишет Булгаков, – в женственности... зарождение мiра есть действие всей Святой Троицы, в каждой из Ее Ипостасей простирающееся на восприемлющее Существо, вечную женственность, которая через это становится началом мiра". И она есть "четвертая ипостась". Булгаков именует Софию как Вечную Женственность и материнское лоно бытия "четвертой ипостасью". ... София собственно есть "мiр идей, т. е. идеальная основа мiра". "София по отношению ко множественности мiра есть организм идей, в котором содержатся идейные семена всех вещей" – в ней "корень их бытия"...

Еще в "Свете невечернем" зло связывается Булгаковым с тем, что "ничто" "врывается в осуществленное уже мiроздание как хаотизирующая сила" (Бог "не остановился и перед тем, чтобы смириться, дав место бунтующему хаотическому ничто"). Т. о., "возможность зла и греха, как актуализации ничто, была заранее дана мiрозданием". Надо сказать, что это очень странная теория зла, которое возводится к "ничто" – словно это ничто (т. е. чистый ноль), может стать "хаотизирующей силой"! ...

Булгаков имеет чрезвычайное значение в развитии русской философии прежде всего тем, что углубил темы космологии, столь существенные для уразумения бытия. Понятие "тварной Софии" (если и не стоять за самый термин, по разным причинам не всегда удачный) глубже всего и основательнее всего проработано в русской мысли именно Булгаковым, – особенно вдохновляющими являются его анализы в "Философии хозяйства"... [Однако] Синтез науки, философии и религии так же не удался Булгакову, как и Соловьеву, – как он вообще не может удаться в линиях метафизики всеединства. Но метафизика всеединства стоит в самой тесной близости к тому чаемому синтезу, который, будучи свободен от основной ошибки всеединства, даст надлежащее и плодотворное сочетание науки, философии и богословия – задача этого синтеза явно неустранима для русской мысли, не утратившей внутренней связи с Православием».
(Прот. В.В. Зеньковский. История русской философии. Т. II, сс. 430-457 )

И другой институтский коллега о. Сергия Булгакова, проф. архм. Киприан (Керн), писал в сборнике, посвященном 25-летию Богословского института, о взглядах своего руководителя: «Надо прямо и решительно заявить во всеуслышание: Богословский институт никогда не считал домыслов о. Сергия своим официальным богословием. Никакой своей школы о. Сергий у нас так и не мог создать. Больше того, он не оставил в среде своих бывших слушателей, а теперь и преподавателей, ни одного ученика... Его идеи, вероятно, останутся, по меткому слову , "продуктом типографского станка и мертвыми обитателями библиотечных полок"...»...

Отец Сергий Булгаков о еврейском вопросе

В годы войны, размышляя о судьбе еврейства, переживавшего гонения в гитлеровской Германии, о. Сергий писал:

«В большевизме более всего проявилась волевая сила и энергия еврейства, все те черты, которые так известны уже и по Ветхому Завету, где они были предметом гнева Божия... В грядущих событиях центральное место принадлежит России и еврейству... Россия находится под игом большевизма, ... еврейство же претерпевает еще раз в своей истории гонение. Но само же оно доселе остается в состоянии поклонения золотому тельцу и отпадения от веры, даже и в Бога Израилева. Все эти новые бедствия... кара за то страшное преступление и тяжкий грех, который им совершен над телом и душой русского народа в большевизме... Еврейство в самом своем низшем вырождении, хищничестве, властолюбии, самомнении и всяческом самоутверждении, через посредство большевизма совершило если – в сравнении с татарским игом – и непродолжительное хронологически (хоть четверть века не есть и краткий срок для такого мучительства), то значительнейшее в своих последствиях насилие над Россией и особенно над Св. Русью, которое было попыткой ее духовного и физического удушения. По своему объективному смыслу это была попытка духовного убийства России, которая, по милости Божией, оказалась все-таки с негодными средствами. Господь помиловал и спас нашу родину от духовной смерти». Так что большевизм – это еще не победа сатаны над Россией. Это «ужасная победа сатаны над еврейством, совершенная через посредство еврейства» ("Расизм и христианство", 1941–1942 ).

«Власть денег, маммона являются всемiрной властью еврейства. Этот неоспоримый факт не противоречит тому, что значительная, даже большая часть еврейства и доныне пребывает в глубокой нищете, нужде, в борьбе за существование, которая не находит для себя естественного исхода за отсутствием собственной страны, в силу агасферического рассеяния, состояния "вечного жида". Другое же проявление власти князя мiра сего выражается в лжемессианском пафосе, в ожидании будущего, земного мессии на месте Отвергнутого и Распятого. По силе этого мессианства и всей его пламенности сыны Израиля оказываются в ряду вдохновителей безбожного материалистического социализма наших дней. ... в состоянии антихристианства и христианоборчества Израиль представляет собой лабораторию всяких духовных ядов, отравляющих мiр и в особенности христианское человечество» ("Гонения на Израиль", 1942 ).