Биография Анатолия Мариенгофа. Анатолий Борисович Мариенгоф - “единственный денди Республики" Мариенгоф краткая биография

Гражданство:

Российская империя
СССР

Род деятельности:

поэт, прозаик, драматург, мемуарист

Направление: Жанр: Произведения на сайте Lib.ru

Анато́лий Бори́сович Мариенго́ф (24 июня (6 июля) , Нижний Новгород - 24 июня , Ленинград) - русский поэт-имажинист, драматург, автор мемуаров.

Биография

Мариенгоф и Есенин. 1919, лето. Москва.

Анатолий Мариенгоф родился 24 июня 1897 года в Нижнем Новгороде в дворянской семье. Предки по отцовской линии - выходцы из Лифляндской губернии .

В 1913 году, после смерти жены, отец Мариенгофа с двумя детьми (у Анатолия была младшая сестра) переехал в Пензу.

После окончания гимназии в 1916 году мобилизован на фронт. Появляется первая пьеса в стихах «Жмурки Пьеретты».

В дни Октябрьской революции Мариенгоф возвращается на Бор и с головой уходит в литературу: создает поэтический кружок, включивший соученика по гимназии поэта Ивана Старцева и художника Виталия Усенко, в 1918 году печатает первую книжку стихов - «Витрина сердца».

Творчество

После революции Мариенгоф знакомится с Есениным . Есенин сводит его с другими молодыми поэтами, возникает новое направление в поэзии - имажинизм . Вместе они участвовали в выпуске четырёх номеров журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» и ряда сборников «Имажинисты».

Адреса в Москве

1918-1919 - улица Петровка, 19, в квартире зятя аптекаря Г.И.Габриловича;
1919-1920(начало марта) - Богословский пер., 3, кв. 11, ныне Петровский пер., 5, в квартире Короткова Карпа Егоровича;
1920(начало марта)-1920(июнь) - Георгиевский (ныне Вспольный) пер., 15, кв. 5, в квартире Быстрова Семена Федоровича;
1920(ноябрь)-1928 - Богословский пер., 3, кв. 48, ныне Петровский пер., 5;

Адреса в Ленинграде

1928-1930 - Улица Марата, 47;
1931-1941 - улица Салтыкова-Щедрина , 24, кв. 37;
1944-1962 - Бородинская улица, 13;

Произведения

Витрина сердца (1918)
Кондитерская солнц (1919)
Буян-Остров. Имажинизм (1920)
Руки галстуком (1920)
Стихами чванствую (1920)
А. Мариенгоф «Тучелёт (книга поэм)», издательство «Имажинисты», Москва, 1921. Тираж 1000 экз.
Разочарование (1922)
Заговор дураков (1922)
Двуногие (1925)
Новый Мариенгоф (1922-26)
О Сергее Есенине. Воспоминания (1926)
Роман без вранья (1927)
Такса-клякса (1927)
Мяч проказник (1928)
Бритый человек (1930)
Бобка-физкультурник (1930)
Екатерина (1936)
Поэмы войны (1942)
Пять баллад (1942)
Странный характер (1954) (сборник пьес)
Маленькие комедии (1957)
Рождение поэта. Шут Балакирев. Пьесы (1959)
Роман с друзьями. «Октябрь». № 10-11 (1965)
Стихи. "День Поэзии". (1969)
Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. Роман без вранья. Циники. (1988; 1990)
Циники. «Глаз. Дайджесть новой русской литературы». № 1 (1991)
Это вам, потомки! Записки сорокалетнего мужчины. Екатерина (1994)
Бессмертная трилогия (1998)
Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта (2002)

Издания

Мариенгоф А. Роман без вранья; Циники; Мой век…: Романы / Сост., подгот. текста, послесл. Б. Аверина. - Л.: Худож. лит., 1988. - 480 с. Тираж 200 000 экз. ISBN 5-280-00901-6 .
Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. - Спб.: Академический проект, 2001. - 350 с. (Новая библиотека поэта. Малая серия). ISBN 5-7331-0138-5 .

Сценарии

- Дом на Трубной («Параша») (в соавторстве с Беллой Зорич , Вадимом Шершеневичем , Виктором Шкловским , Николаем Эрдманом)
- Проданный аппетит («Филантроп») (в соавторстве с Николаем Эрдманом)
- Веселая канарейка («Железный ящик») (в соавторстве с Борисом Гусманом)
- Живой труп («Законный брак») (в соавторстве с Борисом Гусманом)
- Посторонняя женщина («Сплетня», «Баба», «Ревность») (в соавторстве с Николаем Эрдманом)
- О странностях любви (в соавторстве с Борисом Гусманом)

Экранизации

Литература

Аверин Б. Проза Мариенгофа // Мариенгоф А. Роман без вранья; Циники; Мой век…. - Л.: Худож. лит., 1988. - С. 473-479.
Аверин Б. Проза Мариенгофа. - Л.: Худож. лит., 1991. ISBN 5-208-02411-2 .
Русские писатели, XX век. Биобиблиографический словарь: В 2 ч. - Ч. 2: М-Я. - М.: Просвещение, 1998. ISBN 5-09-006995-6 (2), ISBN 5-09-006994-8 (общ.)
Хуттунен Т. Имажинист Мариенгоф: Денди. Монтаж. Циники. - М.: Новое Литературное Обозрение, 2007. ISBN 978-5-86793-568-9 .

Примечания

Ссылки

Категории:

Персоналии по алфавиту
Писатели по алфавиту
Родившиеся 6 июля
Родившиеся в 1897 году
Родившиеся в Нижнем Новгороде
Умершие 24 июня
Умершие в 1962 году
Умершие в Санкт-Петербурге
Участники Первой мировой войны
Имажинизм
Русские поэты
Поэты России
Драматурги России
Мемуаристы России
Похороненные на Богословском кладбище
Авторы воспоминаний о Сергее Есенине

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Мариенгоф, Анатолий Борисович" в других словарях:

- (1897 1962), русский писатель. Примыкал к литературной группе имажинистов. В поэзии (сборники «Витрина сердца», 1918, «Стихами чванствую», 1921, «Разочарование», 1922, «Стихи и поэмы 1922 26»), отмеченной экспериментированием, темы города,… … Энциклопедический словарь

- (1897 1962) русский писатель. Примыкал к литературной группе имажинистов (см. Имажинизм). В поэзии (сборники Витрина сердца, 1918, Стихами чванствую, 1921, Разочарование, 1922, Стихи и поэмы 1922 26), отмеченной экспериментированием, темы… … Большой Энциклопедический словарь

- (24.06.1897, Нижний Новгород 24.06.1962, Ленинград), русский писатель, поэт и драматург, теоретик имажинизма, друг С. А. Есенина. В кино с 1926 года. С середины 1930 х гг. его перестали печатать, а пьесы были сняты с репертуара. Пытался писать в… … Энциклопедия кино

Пятница, 06 Июля 2012 г. 18:25 + в цитатник

6 июля (24 июня по ст. стилю) 2012 г. - 115 лет со дня рождения,
24 июня 2012 г. - 50 лет со дня смерти
Анатолия Борисовича Мариенгофа (6 июля 1897 — 24 июня 1962)
- русского поэта, прозаика, драматурга, по словам Мейерхольда, “единственного денди Республики"

Анатолий Борисович Мариенгоф родился 24 июня 1897 в Нижнем Новгороде.
И мать, и отец были отпрысками разорившихся дворянских семейств. Предки по отцовской линии — выходцы из Лифляндской губернии. Среди ближайших родственников еще оставался, по воспоминаниям самого писателя, апломб представителей первого сословия, однако в реальности только деловитость и жизненная «гибкость» отца, Бориса Михайловича, позволяла сохранять в доме относительное благоденствие. До 1913 Мариенгофы жили в Нижнем Новгороде, где их сын учился в Дворянском институте

А. Мариенгоф с отцом и матерью. Нижний Новгород, май 1899 года

Мариенгоф с отцом, матерью и сестрой Руфиной, Н. Новгород. 25.03.1907 г.

Вскоре в семье случилась трагедия - от рака умерла мать. Отец, воспользовавшись приглашением английского акционерного общества «Граммофон», стал его представителем в Пензе и переехал туда с детьми (у Анатолия была младшая сестра).

А. Мариенгоф, Нижний Новгород, ок. 1901 года (слева). А. Мариенгоф - ученик Дворянского института, Н. Новгород, 25. 03.1907 год

Детство Анатолия Мариенгофа прошло под сильнейшим влиянием отца. Обширные мемуары писателя, созданные уже во второй половине столетия, отводят отцу роль наиболее здравомыслящего и тонкого человека среди всего их тогдашнего окружения, да и среди позднейших знакомств. Едкий скептик, даже, во многом, циник, он (по крайней мере, в изображении сына) являл собой тип некоего прекрасного интеллигента начала века: критически и либерально настроенного моралиста.
Борис Михайлович, вероятно, участвовал и в формировании литературного вкуса сына. Одно из первых произведений Мариенгофа Гимн гетере (уже в самом названии угадывалось влияние символистов и конкретно Блока, которым, в числе многих поэтических неофитов, зачитывался тогда Мариенгоф), было оценено отцом, как «что-то лампадное… семинарское…», т.е. очень высокопарное. «Назови: „Гимн бляди", - посоветовал он. - По крайней мере, по-русски будет». Чрезвычайная антирелигиозность Анатолия Мариенгофа, судя по всему, также была воспитана отцом.

Мариенгоф с отцом и сестрой, Пенза, сентябрь - октябрь 1913 г.

Поэзия Мариенгофа так и не избавилась от налета высокопарности. Вадим Шершеневич, его большой друг, следующим образом отмечал эту особенность: «Толя был очень прост в жизни - и очень величав в стихах. В спокойствии его строк есть какой-то пафос, роднящий его с О.Мандельштамом. Сложность стихов Мариенгофа - органическая, от переполненности» Возможно, чтобы как-то компенсировать это свойство, Мариенгоф пытался использовать в стихах элементы так называемого семантического «низа», и, в конце концов, сделал это своим главным стилеобразующим принципом: нарочито резкое, буквальное сопоставление «чистого» и «нечистого» материала (как он сам сформулировал это в своем теоретическом тексте Имажинизм (1920).

Слева направо: Иван Старцев, Григорий Колобов, Анатолий Мариенгоф, Пенза, 7.01.1915 г

В 1916 г. Мариенгоф уезжает в Москву и поступает на юридический факультет Московского университета. Не проучившись и полгода, попадает на фронт: в составе инженерно-строительной дружины занимается устройством дорог и мостов. И в школьные годы, и на фронте он писал стихи. Появляется первая пьеса в стихах «Жмурки Пьеретты».

Мариенгоф. Пенза, 1916 г. Карточка для посылки в университет (слева)
А. Мариенгоф. "Земгусар", 1916 - 1917 гг.

Демобилизация случилась сама собой: пока он ехал в отпуск, произошла революция.
В дни Октябрьской революции Мариенгоф возвращается в Пензу и с головой уходит в литературу: создает поэтический кружок, включивший соученика по гимназии поэта Ивана Старцева и художника Виталия Усенко, в 1918 году печатает первую книжку стихов — «Витрина сердца».
Ранняя поэзия Мариенгофа во многом наследует стилистику Облака в штанах Маяковского: :

Опять же: - Что Истина?..
Душу прищемили, как псу хвост дверью,
И вот, как зверь,
Не могу боль выстонать
(сб. Витрина сердца).

Также ощутимо влияние Брюсова, чье знаменитое О, закрой свои бледные ноги! вызывало в Мариенгофе, судя по его воспоминаниям, настоящий восторг.
Меж тем, в этом дебюте можно было разглядеть действительно интересное поэтическое дарование, творческий кураж, направленный, в том числе, на формальный поиск, на эксперименты в области строфики и рифмовки, где стихи Мариенгофа достигают большой выразительности.
Нежные отношения Мариенгофа с отцом оборвала нелепая случайность. Летом 1918 г. белые чехословаки входят в город, во время уличных боев шальная пуля убивает Бориса Михайловича. Анатолий Мариенгоф навсегда покидает Пензу и переезжает в Москву.

В Москве, работая литературным секретарем издательства ВЦИК, Мариенгоф знакомится с Бухариным. Вскоре происходит его встреча с Сергеем Есениным . Начинается дружба двух поэтов. Осенью 1919 года они поселяются вместе и на несколько лет становятся почти неразлучны. Вместе ездят по стране: летом 1919-го побывали в Петрограде, весной 1920-го в Харькове, летом в Ростове-на-Дону, на Кавказе. Имажинист Матвей Ройзман писал: «…ведь какая дружба была! Вот уж правильно: водой не разольешь!». «Мы жили вместе, - вспоминает Мариенгоф, - и писали за одним столом. Паровое отопление тогда не работало. Мы спали под одним одеялом, чтобы согреться. Года четыре кряду нас никто не видел порознь. У нас были одни деньги: его - мои, мои - его. Проще говоря, и те и другие - наши. Стихи мы выпускали под одной обложкой и посвящали их друг другу».
Есенин, в отличие от Мариенгофа, был в тот момент уже довольно знаменит, по крайней мере, в литературных салонах. Но, меж тем, почти все исследователи склоняются к мысли, что художественная манера Мариенгофа наложила большой отпечаток на его последующее творчество. Почти с тем же единодушием исследователи поэзии Есенина (Ю.Прокушев, Е.Наумов, А.Марченко и др.) говорят о губительности данного влияния

Анатолий Мариенгоф с сестрой и отцом, Пенза, 1918 год

Вскоре сложилась компания из четырех друзей-поэтов - Есенина, Мариенгофа, Рюрика Ивнева и Вадима Шершеневича. Именно эта четверка стала костяком нового литературного движения - имажинизм (от франц. image - «образ»). Позже к имажинистам присоединились И.Грузинов, А.Кусиков, Н.Эрдман, М.Ройзман и др.

С. А. Есенин, А. Б. Мариенгоф. 1919, лето. Москва .

С. А. Есенин, А. Б. Мариенгоф, А. Б. Кусиков, В. Г. Шершеневич. 1919, лето (?). Москва

С. А. Есенин, А. Б. Кусиков, А. Б. Мариенгоф. 1919, лето. Москва

С. А. Есенин, А. Б. Мариенгоф, Г. Б. Якулов. 1919

С 1919 группа активно работает, вкладывая свою энергию не только в написание и публикацию стихов, но и в коммерческо-хозяйственную деятельность: имажинистам «принадлежит» книжный магазин, кинотеатр «Лилипут», знаменитое кафе «Стойло Пегаса».

Анатолий Мариенгоф, 20 годы

Заимствовав у футуристов их методы публичного позиционирования, имажинисты проводят ряд шумных и скандальных «акций». Под покровом ночи «переименовываются» несколько центральных московских улиц; им даются имена самих имажинистов. Стены Страстного монастыря расписываются богохульными стихотворными цитатами. На шее у памятника Пушкина появляется табличка: «Я с имажинистами». Кроме того, все «imago», как назвал их Хлебников, становятся участниками и организаторами многих литературных чтений, которые, следуя все той же футуристской традиции, перерастали каждый раз в яростные диспуты, сопровождались взаимными оскорбительными выпадами выступающих и зала, шумом в прессе.

С. А. Есенин, А. Б. Мариенгоф. 1921. Москва.

С. А. Есенин, В. Г. Шершеневич, А. Б. Мариенгоф. 1921 (?). Москва

С. А. Есенин, А. Б. Гатов, А. Б. Мариенгоф, Ф. А. Шерешевская, Э. Кроткий, Е. Я. Стырская, А. М. Сахаров. 1920, апрель. Харьков

С. А. Есенин, В. Г. Шершеневич, И. В. Грузинов, А. Б. Мариенгоф, Ф. А. Шерешевская. 1920. Москва

С. А. Есенин, В. В. Казин, Г. Р. Колобов, А. Б. Мариенгоф, Г. А. Санников, проводник вагона (?). 1920. Ростов-на-Дону

С. А. Есенин, А. Б. Мариенгоф, Н. Р. Эрдман. 1921 (?). Москва

В это время судьба Мариенгофа почти синонимична судьбе движения. Он являлся наиболее последовательным и самозабвенным участником этой литературной группы, не без основания претендуя на некий особый статус. Известен случай, когда он подделал подписи остальных участников под письмом об исключении Есенина из группы, видимо, считая себя в данном случае в праве говорить от общего имени.
Литературная репутация, которую создавал себе Мариенгоф в те годы с помощью имажинизма, принесла ему быструю и шумную известность

А.Б.Мариенгоф. Фото. 1920-е годы

Поэтика его «имажинистских» стихов блещет эпатирующей образностью, богохульскими мотивами, тематикой насилия, революционной жестокости и т.д.
В этой черепов груде / Наша красная месть!
Или:
Твердь, твердь за вихры зыбим, / Святость хлещем свистящей нагайкой / И хилое тело Христово на дыбе / Вздыбливаем в Чрезвычайке (сб. Явь).
В кругу самих имажинистов Мариенгоф даже получил прозвище «Мясорубка», по одному из своих постоянных поэтических образов.
На фоне этого продолжается авангардистский поиск в области поэтики:
Человек. Красивый, какой красивый - / - месиво!.. / Танки кости, как апрель льдинки. / Досыта человечьей говядины псы. (поэма Кондитерская солнц)
Наиболее резкие стихи Мариенгофа из сборника Явь (1919) повлекли за собой резкую отповедь в «Правде», которая заклеймила поэзию Мариенгофа как «оглушающий визг, чуждый пролетариату». Имажинистский сборник Золотой кипяток (1921) нарком просвещения Анатолий Луначарский назвал на страницах «Известий» «проституцией таланта, выпачканной … в вонючих отбросах».
Сурово критикуемый властью, Мариенгоф вместе с остальными имажинистами не вызывал одобрения и у иного, во многом противоположного крыла общества. Подозрительной и непонятной выглядела их бешеная печатная деятельность в условиях тотального бумажного дефицита. Еще более смущала современников дружба Мариенгофа, Есенина с представителями ЧК, в первую очередь - с террористом-эссером Яковым Блюмкиным. Последний организует им встречу с Троцким; так же легко «пробиваются» все необходимые для них разрешения у Каменева. В конце концов, будучи неоднократно арестованы за свои «акции», имажинисты чудесным образом избегают каких бы то ни было последствий.
В то же время среди широкой публики выступления имажинистов собирали всегда аншлаги.

С. А. Есенин, А. Б. Мариенгоф. 1919. Москва .*

Издав несколько десятков стихотворных сборников, движение впадает в затяжной кризис.
В конце 1923 года Мариенгоф женился на артистке Камерного театра А. Б. Никритиной.
Рождается сын Кирилл. В 1923 году происходит ссора Мариенгофа и Есенина, и отношения так должным образом и не налаживаются вплоть до самоубийства Есенина в 1925.

сын Кирилл

С сыном Кириллом. Коктебель, 1930

Кирилл с матерью А. Никритиной
Анна Борисовна Никритина (1900 — 1982), которая была тремя годами моложе Анатолия Мариенгофа, пережила его на двадцать лет. Они поженились 31 декабря 1922 года и были вместе до самой смерти Мариенгофа. Артист и режиссёр Михаил Козаков, знавший их с раннего детства, в своей статье «О дяде Толе Мариенгофе» написал о них такие вот слова: «Лучшей пары, чем Мариенгоф — Никритина, я никогда не видел, не знал и, наверное, не увижу и не узнаю».

Творческое сотрудничество Мариенгофа с Есениным еще в пору расцвета их общего детища - имажинизма - воспринималось многими современниками как неадекватное, несоизмеримое по степени таланта. М.Ройзман, например, писал: «...Анатолий не переносил, когда, даже в шутовском тоне ему намекали, что Есенин талантливее его». Со смертью Сергея Есенина Мариенгоф начал подвергаться уже совершенно безапелляционным нападкам, обвиняющим его в косвенном убийстве Есенина (см. Б.Лавренев, Казненный дегенератами, 1925).

В 1924—1925 годах Мариенгоф работал заведующим сценарным отделом Пролеткино, вскоре также начал писать киносценарии. Всего их было создано около десяти.

А. Мариенгоф, Москва, Богословский переулок, 1927 г.

Меж тем, роман имел большой читательский успех и сразу же был издан 2-м и 3-м изданиями. Специфика романа заключается в очень характерной для прозы Мариенгофа черте: по-настоящему трепетное, поэтичное отношение к материалу сокрыто маской ерника и бесстыдного ниспровергателя всяческих мифов. «Великий плач по Есенину, обратившийся враньем, - пишет современный исследователь А.Устинов, - заставил Мариенгофа обострить свои отношения со временем и написать Роман без вранья. Сегодня роман Мариенгофа остается важным неприкрашенным документом, проясняющим «литературный быт» Сергея Есенина. И, в то же время, сложно не заметить, какой личной трагедией проникнуто все мариенгофовское повествование»

Опубликованные в начале 1926 в серии «Библиотека „Огонька"» Воспоминания Мариенгофа, посвященные Сергею Есенину, несмотря на их лирическую интонацию скорби и тоски по другу, не изменили отношения к Мариенгофу со стороны прессы. А после того, как в конце 1926 вышел его нашумевший Роман без вранья, куда Воспоминания вошли в переработанном виде, гневу критиков не было предела. Роман обвиняли в «тенденциозности» и «реакционности», в прямом подлоге и подтасовке фактов, в кощунственном отношении к памяти покойного поэта. За Романом без вранья прочно закрепился эпитет «вранье без романа».

Мариенгоф с Никритиной и Шостаковичем. Ленинград, конец 30-х годов

На обороте надпись Никритиной:
"У нас дома. Писатель Меттер, я, писатель Юрий Герман, его жена и Мариенгоф. Застолье

Трижды, в 1924, 1925 и 1927 годах, Мариенгоф побывал за границей — во Франции, Германии и Австрии, выступал там со своими стихами. Впечатления от первых двух поездок отразились в «Поэме четырех глав» и многих стихотворениях, включенных в сборник «Стихи и поэмы» (Ленинград, 1926). За ним последовали три книжки стихов для детей — «Такса Клякса» ([Ленинград, Mосква, 1927), «Мяч-проказник» (Ленинград, 1928) и «Бобка-физкультурник» (Москва, 1930).В 1928 году Никритина перешла в Большой драматический театр, и семья перебирается в Ленинград. В 1928 в берлинском издательстве «Петрополис» вышла новая книга Мариенгофа - Циники, ставшая вершиной его творчества. По утверждению Иосифа Бродского, это «одно из самых новаторских произведений в русской литературе [двадцатого] века, как по своему стилю, так и по структуре».
Прообразом событий, описанных в Циниках, стала трагическая история взаимоотношений Вадима Шершеневича и актрисы Юлии Дижур, застрелившейся после одной из ссор. Роман также включает в себя множество автобиографических мотивов и в целом описывает период жизни страны с 1918 по 1924.
Основной структурной особенностью Циников является характерный монтажный принцип, чередующий элементы художественного повествования с документальными элементами: с цитатами из газет, с объявлениями, с отрывками государственных декретов и т.д. Во многом такой метод можно сравнить с техникой Дон-Пассоса; он напоминает и идеи «монтажного аттракциона» С.Эйзенштейна, и теорию «фотомонтажа» А.Родченко

А. Мариенгоф и А. Никритина.
На обороте фото надпись Никритиной: "Я с Мариенгофом в гостях. 32 год

Надо отметить, что ернический, язвительный язык Мариенгофа здесь оправдан общим психологическим сюжетом книги. Эта манера высказывания вкладывается в уста героев-циников и, таким образом, обретает мощную убедительность, объединяя поэтику и тематику романа. Излюбленный Мариенгофом прием стравливания «высокого» и «низкого», нарушения различных этических и культурных норм становится в романе причиной экзистенциального кризиса героев, как, по всей вероятности, случилось и с самим автором. В этом смысле роман почти исповедален, и трагический финал в нем предрекал резкую смену стилистики, произошедшую в творчестве Мариенгофа чуть позже, в начале 1930-х.
С публикацией книги был связан очередной скандал, но на сей раз не столько общественный, сколько политический. Завершение романа (конец 1928) совпало с кардинальным пересмотром властью своего участия в культурной жизни страны. Издание Циников, планировавшееся ЛЕНОТГИЗом, было резко приостановлено. Однако рукопись, еще до фактического запрещения романа, успела (с официального разрешения Контрольной комиссии по вывозу за границу) попасть в Германию и была там моментально опубликована. К лету 1929 в советской прессе, в рамках кампании, направленной против Пильняка и Замятина, началась травля Мариенгофа, организованная РАППом и поддержанная Союзом Писателей. Поначалу Мариенгоф негодовал, даже написал протестное письмо в СП («Я должен сказать, что считаю „отказ в публикации" ханжеством и святошеством нового порядка... и т.д.»). Однако под давлением рапповских критиков 1 ноября 1929 года он направил письмо в правление МО Всероссийского союза советских писателей, где признал, что «появление за рубежом произведения, не разрешенного в СССР, недопустимо» (опубликовано в «Литературной газете» от 4 ноября 1929).
Всего через полгода, весной 1930, в том же берлинском издательстве «Петрополис» вышел другой роман Мариенгофа - Бритый человек. Видимо, он был переслан туда еще до того, как давление на автора достигло своего пика, но «Петрополис» по каким-то причинам не выпускал его. Причины эти, судя по всему, были просты: роман нельзя назвать удачным.
К началу 1930-х Мариенгоф ушел с широкой литературной арены. В вышедшем в 1932 году VI томе «Литературной энциклопедии» его творчество характеризуется как «один из продуктов распада буржуазного искусства после победы пролетарской революции». Характерно, что романы «Циники» и «Бритый человек» в статье не упомянуты. Живет в Ленинграде, где супруга работает в Большом Драматическом театре. По мере сил он продолжал творческую деятельность, писал эстрадные скетчи, пьески, миниатюры, пытался заниматься исторической прозой. Кое-что из написанного даже смог издать (Екатерина. Фрагменты из романа // «Литературный современник», 1936, № 10; Козаков М., Мариенгоф А. Остров великих надежд. Пьеса в 4-х действиях. // Звезда, 1951, № 5 и др.). Но из актуального литературного процесса Мариенгоф выпал. Его дальнейшая жизнь резко отличалась от феерического дебюта (за 1919-1920 Мариенгоф стал одним из самых издаваемых поэтов в России) и от яркой, шумной деятельности всех 1920-х.
Вплоть до самой смерти он продолжал писать «в стол» стихи, в корне поменяв их поэтику, отказавшись от вычурной образности, от деструктивных задач в отношении строфики, рифмовки; сделавшись моралистичной и, после смерти единственного сына, окончательно трагичной фигурой. В 1940 семнадцатилетний Кирилл Мариенгоф, талантливый и красивый юноша, повесился - точно так же, как, по рассказам отца, сделал это «друг Есенин».

Анатолий Борисович Мариенгоф Россия,24.06.1897 – 24.06.1962Анатолий Борисович Мариенгоф родился 24 июня 1897 года в Нижнем Новгороде в семье служащего. Сначала он посещал частный пансион, в 1908 году был переведен в престижный Нижегородский дворянский институт Император Александра II.Стихи начал писать лет с двенадцати.В 1913 году, после смерти жены, отец Мариенгофа с двумя детьми (у Анатолия была младшая сестра) переехал в Пензу. Анатолий продолжил учебу в 3-й частной гимназии С.А. Пономарева. Здесь в 1914 году он издает журнал «Мираж», «более чем наполовину заполняя его собственными стихами, рассказами, статейками...».Неординарным событием для молодого Мариенгоф явилось путешествие летом 1914-го по Балтике на учебной парусной шхуне «Утро». Он побывал в Финляндии, Швеции и Дании и получил матросское свидетельство, чем чрезвычайно гордился. Однако плавание внезапно прервалось, – началась мировая война.В 1916 году гимназия закончена. Мариенгоф поступает на юридический факультет Московского университета и сразу же идет на военную службу. Но на передовую, куда он стремится, попасть не удается – он определен в 14-ю Инженерно-строительную дружину Западного фронта.В дни Октябрьской революции Мариенгоф возвращается в Пензу и с головой уходит в литературу: создает поэтический кружок, включивший соученика по гимназии поэта И. Старцева и художника В. Усенко, в 1918 году печатает первую книжку стихов – «Витрина сердца».Летом белые чехословаки входят в город, и случайная пуля убивает отца. Поэт уезжает в Москву. Поступает литературным секретарем в издательство ВЦИК. Вскоре происходит его встреча с Есениным, имевшая существенное значение в судьбах обоих. Потом знакомится с В. Шершеневичем и Рюриком Ивневым. Так оформляется группа имажинистов, заявившая о себе «Декларацией», опубликованной в январе 1919 года в журнале «Сирена» (Воронеж). В 1919 году созданы: «Ассоциация вольнодумцев» (Мариенгоф вместе с Есениным написал текст устава и вошел в правление), книжный магазин «Московской трудовой артели художников слова», кафе «Стойло Пегаса», кооперативное издательство «Имажинисты». Стихи Мариенгофа печатаются во многих выпускаемых издательством сборниках, в журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (1922-1924). В 1919-1922 годы в издательстве «Имажинисты» выходит семь его небольших стихотворных сборников. Поэт приобретает известность. Критики спорят о его творчестве, оценки даются взаимоисключающие.В конце 1923 года Мариенгоф женился на артистке Камерного театра А.Б. Никритиной. Трижды, в 1924, 1925 и 1927 годах, побывал за границей во Франции, Германии и Австрии, выступал там со своими стихами. Впечатления от первых двух поездок нашли отражение в сборнике «Стихи и поэмы» (1926). За ними последовали три книжки стихов для детей – «Такса Клякса» (1927), «Мяч-проказник» (1928) и «Бобка-физкультурник» (1930).К середине 20-х годов издательство «Имажинисты» закрылось, и печататься Мариенгофу становится все труднее – для советских официальных издательств он представляет «некоторые неудобства».Одним из ведущих жанров в творчестве Мариенгофа становится теперь проза. Большую известность получил «Роман без вранья» (1927). В 1928 году в берлинском издательстве «Петрополис» вышел роман «Циники», публикация которого принесла Мариенгофу массу неприятностей и за который он был подвергнут травле. Это привело к тому, что 1 ноября 1929 года он направил письмо в правление МО Всероссийского союза советских писателей, где признал, что «появление за рубежом произведения, не разрешенного в СССР, недопустимо».В 1953 году Мариенгоф приступает к автобиографической книге «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги». Ее сокращенный вариант – «Роман с друзьями» – был опубликован только посмертно, в 1964 году.Потребность в поэтическом слове Мариенгоф снова ощутил в начале Великой Отечественной войны. В июне 1941-го он приходит на Ленинградское радио и ежедневно пишет баллады (очерки в стихах), тут же звучащие в выпусках «Радиохроники». Вскоре, вместе с Большим драматическим театром, Мариенгоф с женой были эвакуированы в Киров, где прожили около трех лет. Здесь в 1947 году выходят две его книги – «Пять баллад» и «Поэмы войны». Сборники эти оказались последними прижизненными публикациями поэта.24 июня 1962 года, в свой день рождения, Мариенгоф умер.

Итак, итог.

В. Шершеневич

Трое суток лил холодный дождь. Лифт был в ремонте. Репетиция у Никритиной прошла плохо. С мокрым зонтиком в руке, в промокшем пальто она плюхнулась в широкое кресло, что стояло у нас в передней:

Ах, как мне надоела эта трудная жизнь!

Что делать, дорогая, - ответил я. - Легко только в гробу лежать.

А где Сережа?

Так звали нашего кота-сиамца.

Почему он меня не встречает?

Спит на моей рукописи. Я мечтаю поработать, да вот не решился потревожить его.

Никритина взглянула на меня испуганно: не спятил ли ее муженек со своим котом?

Дело в том, что я очень сочувствовал ему. Ведь самое трудное в жизни ничего не делать, а он не пишет, не репетирует, не читает газет, не бывает в кино… Бедный кот!

* * *

Михаил Яковлевич Вайнштейн, член партии с 1903 года, сказал мне доверительно:

С дурой я даже спать не могу.

Да что вы в этом понимаете, Михаил Яковлевич! - улыбнулся я.

В этом он действительно понимал не слишком много, так как в общей сложности около двенадцати лет просидел в одиночке Петропавловской крепости. Да еще - остроги, тюрьмы, этапы, подполье…

Свою золотую свадьбу он только что справил с Розой Яковлевной, несмотря на то, что она была закоренелой и отчаянной меньшевичкой.

В доме у них - и в Берлине (где мы познакомились), и в Париже (где подружились), и в Москве (где закрепилась наша дружба) - постоянно шли горячие политические споры. Меньшевичка Роза Яковлевна не могла простить своему обожаемому «отпетому большевику» ни единой оплошности наркома, Политбюро и ЦК ВКП(б).

Споря, они переходили на «вы» и называли друг друга по имени-отчеству. Их бесконечно добрые глаза пылали гневом.

Когда Михаил Яковлевич сидел в кресле, он казался высоким мужчиной. Плотное сложение, широкие плечи, большая чаадаевская голова «как череп голый». Нос увесистый. А над ним предельно черные, словно подкрашенные, брови шириной в два пальца.

Но стоило Михаилу Яковлевичу встать с кресла на свои чрезвычайно коротенькие ножки с изящными дамскими ступнями, и вы невольно улыбались от неожиданности: высокий мужчина оказывался очень маленьким. Даже пониже Розалии Яковлевны. Она словно сошла со старой гравюры «Нигилистка». Так же стрижены волосы, те же роговые очки на энергичном носу, та же строгая кофточка с глухим воротничком и широкий кожаный пояс.

В эмиграции Михаил Яковлевич был близок к Владимиру Ильичу, находясь у него как бы в личных политических секретарях.

Вы, Михаил Яковлевич, любите Ленина? - однажды спросил я. - Очень?

То не то слово, - ответил он. - Что это такое «любить Ленина»? Нет, он всегда висит в красном углу большевистской души, как икона в крестьянской хате.

А ведь Михаил Яковлевич с Лениным за домашним столом чай пил!

И еще существенно, что мой сереброголовый друг терпеть не мог красивых слов из арсенала Троцкого. А тут выдал этакий образ!

Розалия Яковлевна и Михаил Яковлевич всю жизнь спали на разных кроватях. В ту страшную ночь меньшевичку разбудил его шепот:

Розка, умирать приполз к тебе.

И, взобравшись на высокую постель, он тихо отошел, прижавшись к теплому плечу своего политического противника.

Ах, какие это были люди!

Чрезмерный пессимизм так же противен, как и чрезмерный оптимизм. Два дурака только разного цвета - черный и розовый.

* * *

В 1909 году Лев Толстой записал в дневнике:

«Чтобы быть художником слова, надо, чтобы было свойственно высоко подниматься душою и низко падать».

Падать-то низко мы умеем.

Ни за что не написать мне так, чтобы понравилось нашему министру культуры.

А вот по Чехову, «заяц, ежели его бить, спички может зажигать».

Значит, он, этот заяц-то, поумней будет.

* * *

Был Зощенко. Лицо у него словно из холодного пепла. Тех, кого не прорабатывал Сталин, кладут в гроб краше. А ведь Зощенко сейчас «благополучен» - его однотомник издан «Советским писателем».

Он в шелковой рубашке и отличном костюме из английского материала. К сожалению, нервных клеток, сожженных Сталиным, не сошьешь себе из английского материала.

Когда за столом кто-нибудь произносил фразу погромче, Михаил Михайлович болезненно морщился и на лице возникали морщины, как у глубокого старика.

К коньяку он не прикоснулся. Пил только шампанское. Пил безрадостно, редкими маленькими глотками, как остывший чай с молоком.

Как-то в сорок восьмом году я зашел к нему. С большими ножницами в руках Михаил Михайлович ползал по полу, выкраивая из старого пыльного войлока толстые подметки для какой-то «Артели инвалидов». Не помню точно, сколько ему платили за сотню пар. Во всяком случае, обед в дрянной столовке обходился дороже.

Мы жили в Пицунде. Это Абхазия. Это под синим небом теплое море, такое же красивое, как все теплые моря. Это берег в мелкую округлую гальку, к которому с гор спустились сосны. Пятисотлетние сосны и постарше. Нам особенно нравились те, что постарше. Мы могли их обнять только вдвоем с Никритиной. Рядом с ними наши подмосковные вековые сосны казались тонкими юными деревцами. Я был так увлечен Пицундой, что даже перестал читать газеты. А у себя дома, в Ленинграде, они мне казались столь же необходимы, как две утренние чашки крепкого кофе.

Мы с Никритиной ходили и ходили по толстым мягким коврам из желтой хвои. До войны в царскосельских дворцах лежали почти такие же роскошные ковры. И вот в одну из прекрасных пятниц, самую обычную в этих местах, я получил письмо от приятеля. Сначала он, конечно, сообщил про погоду: «Лето у нас в Ленинграде препротивное - холод, дождь», а потом, в конце четвертой страницы среди прочих новостей сообщил, не выделяя особо: "Вы, конечно, знаете, что умер М. М. ".

Какой М. М.?

Ничего не понимаю… М. М… Кто бы это мог быть?

Какая-то идиотская конспирация!

И вдруг Никритина горестно всплеснула руками:

Это Михал Михалыч!

У меня перехватило дыхание:

Да, Михал Михалыч.

Перед нашим отъездом из Ленинграда он заглянул на Бородинку. Был неразговорчив и трудно улыбался.

Перечитали строчку письма. Сомнений не было.

Так мы узнали о смерти Зощенко.

* * *

Месяца через три, промозглым туманным днем, классическим для Ленинграда, мы поджидали к завтраку Шостаковича.

А ты, Нюша, выпьешь рюмочку? - спросил я, откупоривая «маленькую» армянского коньяка.

Непременно. По погодке.

Дмитрий Дмитриевич пришел, как всегда, точно в условленное время.

Аккуратность, исполнительность, безусловно сдержанное слово, жизненный порядок являлись неизменными свойствами этого музыканта, самого вдохновенного в нашем веке.

Шостакович приподнял рюмку:

Мне бы хотелось выпить в память Михал Михалыча.

Молча выпили.

Мы все по-настоящему любили Зощенко.

Мне передавали, Дмитрий Дмитриевич, что вы были на его похоронах.

Да, да, был. Конечно, был. Он лежал в гробу такой красивый.

И, сморщив переносицу под очками, повторил резко и быстро, словно рассердившись на кого-то:

Очень красивый. Очень, очень.

И сам разлил по рюмкам коньяк.

Давайте по второй. В его же память. Он был великий писатель.

И опять сердито сморщил переносицу.

Великий, великий. А вот в покер играл отвратительно! Я терпеть не мог с ним играть. Как дурак он играл. Всегда проигрывал. Помните, как я убежал, швырнув карты? Это, Анатолий Борисович, у вас приключилось, на Кирочной. У Зощенко на руках флешь-рояль был. От короля-флешь. С джокером. А у меня тузовый покер. Так он, дурак, после третьего повышения - открыл меня. А ведь раздеть мог. Я бы лез и лез. Помните?

Конечно, помню. Разве такие случаи в жизни забываются? Это ведь, Дмитрий Дмитриевич, не вторая или третья любовь.

Шостакович улыбнулся, обрадовался:

Да-да! Мой тузовый покер нарвался на флешь. Такое в жизни не забывается. Это верно, это верно.

Я был в добрых отношениях с Михал Михалычем больше четверти века. С молодых лет он очень уважительно относился к медицине - к врачам, к аптекам, к лекарствам, к диетам, к медицинской литературе, наивно считая ее научной. Здоровья он был неплохого, я бы сказал - среднеинтеллигентского, но обожал лечиться, добросовестно выполняя советы врачей. Он очень боялся умереть. А вот в это трагическое лето, заболев совсем несерьезно, вдруг испугался не умереть. И до последнего вздоха решительно и упорно отказывался от врачей, от лекарств и даже от еды.

Устал. Устал жить.

Его жену, Нину Владимировну, в Союзе писателей спросили: «Где бы вы хотели похоронить Михал Михалыча?» Она ответила: «На Литераторских мостках». Но ей в этом отказали под каким-то глупым предлогом. «В таком случае, - сказала она, - я хочу похоронить мужа в Сестрорецке». Там была у Зощенко дача. Вернее - половина дачи. Этому желанию вдовы в Союзе обрадовались: «Пожалуйста, мы сегодня же договоримся с похоронным бюро».

Его мать и отец были отпрысками разорившихся дворянских семейств, в молодости работали актерами, играли в провинции, хотя позже и не любили вспоминать об этом. Потом они оставили сцену, но страсть к театру и увлеченность литературой передались их сыну. Всего в семье Мариенгофов было двое детей, воспитанием и досугом которых всецело занималась мать.

До 1913 года Мариенгофы жили в Нижнем Новгороде, где Анатолий учился в Дворянском институте. Вскоре в семье случилась трагедия – его мама умерла от рака, после чего отец, воспользовавшись приглашением английского акционерного общества «Граммофон», стал его представителем в Пензе, и переехал туда с детьми. Там Анатолий продолжил учебу в 3–й частной гимназии С.А.Пономарева, где в 1914 году издавал журнал «Мираж», «более чем наполовину заполняя его собственными стихами, рассказами, статейками...».

Детство Анатолия Мариенгофа прошло под сильнейшим влиянием отца. В обширных мемуарах писателя, созданных во второй половине столетия, отцу отводилась роль наиболее здравомыслящего и тонкого человека среди всего тогдашнего окружения Анатолия, да и среди позднейших знакомств. Борис Михайлович участвовал и в формировании литературного вкуса сына. Одно из первых произведений Мариенгофа «Гимн гетере», написанное в 12 лет под огромным влиянием Александра Блока, было оценено отцом, как «что-то лампадное… семинарское…». «Назови: «Гимн бляди», – посоветовал он. – По крайней мере, по-русски будет». Чрезвычайная антирелигиозность Анатолия Мариенгофа, судя по всему, также была воспитана отцом.

Поэзия Мариенгофа со временем так и не избавилась от налета высокопарности. Вадим Шершеневич, его большой друг, следующим образом отмечал эту особенность: «Толя был очень прост в жизни – и очень величав в стихах. В спокойствии его строк есть какой-то пафос, роднящий его с Осипом Мандельштамом. Сложность стихов Мариенгофа – органическая, от переполненности» Возможно, чтобы как-то компенсировать это свойство, Мариенгоф пытался использовать в стихах элементы так называемого семантического «низа», и, в конце концов, сделал это своим главным стилеобразующим принципом: нарочито резкое, буквальное сопоставление «чистого» и «нечистого».

Неординарным событием для молодого Мариенгофа явилось путешествие летом 1914 года по Балтике на учебной парусной шхуне «Утро». Он побывал в Финляндии, Швеции и Дании, и даже получил матросское свидетельство, чем чрезвычайно гордился. Однако плавание прервалось после того, как началась мировая война.

В 1916 году Мариенгоф окончил гимназию, и уехал в Москву, где поступил на юридический факультет Московского университета. Не проучившись там и полгода, он попал на фронт, где в составе инженерно-строительной дружины занимался устройством дорог и мостов. Ужасов первой мировой войны Анатолий не увидел, и практически о них не знал, а его демобилизация случилась сама собой: пока он ехал в отпуск, произошла революция. На фронте он продолжал писать стихи, и, возвратившись в Пензу, с удвоенной силой принялся за литературную деятельность. Его произведения вышли в нескольких поэтических сборниках, он также в 1918 году выпустил первую собственную книжку под названием «Витрина сердца».

Ранняя поэзия Мариенгофа во многом наследовала стилистику «Облака в штанах» Маяковского:

– Что Истина?...
Душу прищемили, как псу хвост дверью,
И вот, как зверь,
Не могу боль выстонать.

Также было ощутимо влияние Брюсова, чье знаменитое «О, закрой свои бледные ноги!» вызывало в Мариенгофе, судя по его воспоминаниям, настоящий восторг. Однако, в этом дебюте можно было разглядеть действительно интересное поэтическое дарование, творческий кураж, направленный, в том числе, на формальный поиск, на эксперименты в области строфики и рифмовки, где стихи Мариенгофа достигали наибольшей выразительности.

В 1918 году шальная пуля во время уличных боев попала в Бориса Михайловича Мариенгофа, и он погиб. Анатолий Мариенгоф после этого трагического события навсегда покинул Пензу и переехал в Москву, где остановился у своего двоюродного брата Бориса и совершенно случайно показал свои стихи Бухарину, бывшему на тот момент главным редактором «Правды». Тому стихи не понравились, но талант в молодом человеке он разглядел моментально и устроил его литературным секретарем издательства ВЦИК, которым руководил по совместительству. В издательстве ВЦИК Мариенгоф познакомился с Сергеем Есениным – так началась дружба двух поэтов. Имажинист Матвей Ройзман писал: «Ведь какая дружба была! Вот уж правильно: водой не разольешь!». «Мы жили вместе, – вспоминал Мариенгоф, – и писали за одним столом. Паровое отопление тогда не работало. Мы спали под одним одеялом, чтобы согреться. Года четыре кряду нас никто не видел порознь. У нас были одни деньги: его – мои, мои – его. Проще говоря, и те и другие – наши. Стихи мы выпускали под одной обложкой и посвящали их друг другу». Из воспоминаний Анны Никритиной: «Я часто бывала у них в доме. Я говорю «у них», потому что Есенин и Мариенгоф жили одним домом, одними деньгами. Оба были чистенькие, вымытые, наглаженные, в положенное время обедали, ужинали. Я бы не сказала, что это похоже было на богему. Жили они в Богословском переулке, рядом с театром Корша (теперь это Петровский переулок, а театр - филиал МХАТа). В большой коммунальной квартире у них чуть ли не три комнаты, правда, одна из них - бывшая ванная. Потом почему-то стало две. Одну, очевидно, отобрали. Одевались они одинаково; белая куртка, не то пиджачок из эпонжа, синие брюки и белые парусиновые туфли… Очень смешно было: осенью 1921 года оба, Есенин и Мариенгоф, появились в цилиндрах. Эти цилиндры так ошарашили москвичей, что даже мои знакомые рядом с Мариенгофом в цилиндре меня уже не узнавали и мне же рассказывали, какой интересный иностранец появился в Москве, хотя я сама видела, как они пялили на него глаза, не замечая меня. Очутились они с Есениным в Петрограде без головных уборов, шли дожди, но купить шляпу без ордера было невозможно. Наконец в одном магазине им предложили: «Хотите цилиндры? Можем продать без ордера. Вот они и ухватились за них…».

Июль 1920 года. Сергей Есенин (справа) и Анатолий Мариенгоф в парке Горького в Ростове-на-Дону.

Есенин, в отличие от Мариенгофа, был в тот момент уже довольно знаменит, по крайней мере, в литературных салонах. Но почти все исследователи склоняются к мысли, что художественная манера Мариенгофа наложила большой отпечаток на его последующее творчество. Почти с тем же единодушием исследователи поэзии Есенина (Ю.Прокушев, Е.Наумов, А.Марченко и др.) говорили о губительности этого влияния. Вскоре сложилась компания из четырех друзей-поэтов – Есенина, Мариенгофа, Рюрика Ивнева и Вадима Шершеневича. Именно эта четверка стала костяком нового литературного движения – имажинизм (от франц. image – «образ»). Позже к имажинистам присоединились И.Грузинов, А.Кусиков, Н.Эрдман, М.Ройзман и другие поэты.

Анатолий Мариенгоф, Сергей Есенин, Александр Кусиков, Вадим Шершеневич. Москва, 1919 год.

С 1919 года группа активно работала, вкладывая свою энергию не только в написание и публикацию стихов, но и в коммерческо-хозяйственную деятельность: имажинистам «принадлежит» книжный магазин, кинотеатр «Лилипут» и кафе «Стойло Пегаса».

Заимствовав у футуристов их методы публичного позиционирования, имажинисты проводили ряд шумных и скандальных «акций». Под покровом ночи «переименовывались» несколько центральных московских улиц, которым давались имена самих имажинистов. Стены Страстного монастыря расписывались богохульными стихотворными цитатами, а на шее у памятника Пушкину появлялась табличка: «Я с имажинистами». Кроме того, все «imago», как назвал их Хлебников, стали участниками и организаторами многих литературных чтений, которые, следуя все той же футуристской традиции, перерастали каждый раз в яростные диспуты, сопровождались взаимными оскорбительными выпадами выступающих и зала, шумом в прессе.

В это время судьба Мариенгофа была почти синонимична судьбе движения. Он являлся наиболее последовательным и самозабвенным участником этой литературной группы, не без основания претендуя на некий особый статус. Известен случай, когда он подделал подписи остальных участников под письмом об исключении Есенина из группы, считая себя вправе говорить от общего имени. Литературная репутация, которую создавал себе Мариенгоф в те годы с помощью имажинизма, принесла ему быструю и шумную известность. Поэтика его «имажинистских» стихов блистала эпатирующей образностью, богохульскими мотивами, тематикой насилия и революционной жестокости.

В этой черепов груде
Наша красная месть!

Твердь, твердь за вихры зыбим,
Святость хлещем свистящей нагайкой
И хилое тело Христово на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.

В кругу самих имажинистов Мариенгоф даже получил прозвище «Мясорубка», по одному из своих постоянных поэтических образов. Наиболее резкие стихи Мариенгофа из сборника «Явь» в 1919 году повлекли за собой резкую отповедь в «Правде», которая заклеймила поэзию Мариенгофа как «оглушающий визг, чуждый пролетариату». Имажинистский сборник Золотой кипяток в 1921 году нарком просвещения Анатолий Луначарский назвал на страницах «Известий» «проституцией таланта, выпачканной … в вонючих отбросах». Сурово критикуемый властью, Мариенгоф вместе с остальными имажинистами не вызывал одобрения и у иного, во многом противоположного крыла общества. Подозрительной и непонятной выглядела их бешеная печатная деятельность в условиях тотального бумажного дефицита. Еще более смущала современников дружба Мариенгофа и Есенина с представителями ЧК, в первую очередь – с террористом-эссером Яковым Блюмкиным, который организовал им встречу с Троцким. Легко «пробивались» все необходимые для них разрешения у Каменева. При этом, будучи неоднократно арестованы за свои «акции», имажинисты чудесным образом избегали каких бы то ни было последствий. В то же время среди широкой публики выступления имажинистов собирали всегда аншлаги, но со временем, издав несколько десятков стихотворных сборников, движение впало в затяжной кризис.

В конце 1923 года Мариенгоф женился на артистке Камерного театра Анне Никритиной, а в 1924 году у Мариенгофа и Никритиной родился сын Кирилл. Мариенгоф трижды, в 1924, 1925 и 1927 годах, побывал за границей во Франции, Германии и Австрии, выступал там со своими стихами. Впечатления от первых двух поездок нашли отражение в его сборнике «Стихи и поэмы», изданном в 1926 году. За ними последовали три книжки стихов для детей – «Такса Клякса» в 1927 году, «Мяч-проказник» в 1928 году и «Бобка-физкультурник» в 1930 году.

В 1923 году произошла ссора Мариенгофа и Есенина, и в дальнейшем их отношения так должным образом и не наладились, хотя попытки примирения были. «Мы были в отчаянии, – вспоминала Анна Никритина. Где же теперь его (Есенина) найти? Постоянного жилья у него не было, он ночевал то здесь, то там. И вдруг назавтра, часа в 2 дня, четыре звонка - это к нам. Открываю - он, Сережа. Мы обнялись, расцеловались. Побежали в комнату. Мариенгоф ахнул. Он был счастлив, что Сережа пришел. Есенин смущенно сказал: вся его «банда» смеется над ним, что он пошел к Мариенгофу. «А я все равно пошел». Они сидели, говорили, молчали... Потом Есенин сказал: «Толя, я скоро умру, не поминай меня злом... у меня туберкулез!». Толя уговаривал его, что туберкулез лечится, обещал все бросить, поехать с ним, куда нужно. Никакого туберкулеза у него не было. А просто засела в голове страшная мысль о самоубийстве. Она была у него навязчивая, потому что когда Есенин очутился в нервном отделении у Ганнушкина и мы к нему пришли, он только и рассказывал, что там всегда раскрыты двери, что им не дают ни ножичка, ни веревочки, чтоб чего над собой не сделали…». Утром 28 декабря 1925 года Сергей Есенин был найден мёртвым в номере ленинградской гостиницы «Англетер». На другой день сообщение о его смерти опубликовала газета «Известия». Писатель Матвей Ройзман в своих воспоминаниях написал о том, как о смерти Есенина узнал его близкий друг Анатолий Мариенгоф: «29 декабря я сдавал мой очерк заместителю редактора «Вечерней Москвы» Марку Чарному. Он сказал мне, что в «Англетере» покончил жизнь самоубийством Есенин… Мне пришло в голову, что, может быть, Сергей только покушался на самоубийство, и его спасли. Я вышел из редакции, бежал до первого извозчика, и он, понукаемый мной, быстро довёз меня до «Мышиной норы». Я застал там Мариенгофа. Услыхав страшную весть, он побледнел. Мы решили её проверить, стали звонить по телефону в «Известия», но не дозвонились. Мы отправились по Неглинной в редакцию газеты и по пути, в Петровских линиях, встретили Михаила Кольцова. Он подтвердил, что «Правда» получила то же самое сообщение о смерти Есенина. Я увидел, как слёзы покатились из глаз Анатолия…».

30 декабря 1925 года гроб с телом Есенина поездом был доставлен в Москву. Весь тот день в Доме печати с Есениным прощались его родственники, его близкие, его поклонники - все, кто его знал и любил. Тем же днём датировано и стихотворение Анатолия Мариенгофа - Есенин ещё не был похоронен, когда писались эти строки:

Не раз судьбу пытали мы вопросом:
Тебе ли,
Мне,
На плачущих руках,
Прославленный любимый прах
Нести придётся до погоста.

И вдаль отодвигая сроки,
Казалось:
В увяданье, на покой
Когда-нибудь мы с сердцем лёгким
Уйдём с тобой.

Рядили так.
И никогда бы
Я не поверил тёмным снам.
Но жизнь, Серёжа, гаже бабы,
Что шляется в ночи по хахалям.

На бабу плеть.
По морде сапогом.
А что на жизнь? - какая есть расправа?
Ты в рожу ей плевал стихом
И мстишь теперь ей
Долговечной славой…

Похороны Есенина состоялись 31 декабря - в предпраздничный последний день уходившего года. Новый 1926 год переступал через Есенина, словно проводя незримую черту между ним и теми, кто остался: «Я плакал в последний раз, когда умер отец. – писал Мариенгоф. - Это было более семи лет тому назад. И вот снова вспухшие красные веки. И снова негодую на жизнь. Через пятьдесят минут Москва будет встречать Новый год. Те же люди, которые только что со скорбным видом шли за гробом Есенина и драматически бросали чёрную горсть земли на сосновый ящик с его телом, опущенный на верёвках в мерзлую яму, - те же люди сейчас прихорашиваются, вертятся перед зеркалами, пудрятся, душатся и нервничают, завязывая галстуки. А через пятьдесят минут, то есть ровно в полночь, они будут восклицать, чокаясь шампанским! «С Новым годом! С новым счастьем!».

Я говорю Никритиной:

Невероятно!

Она поднимает руки, уроненные на колени, и кладёт их на стол, как две тяжёлые книги.

Да нет. Это жизнь, Толя…»

Творческое сотрудничество Мариенгофа с Есениным в пору расцвета их общего детища – имажинизма – воспринималось многими современниками как неадекватное, и несоизмеримое по степени таланта. М.Ройзман, например, писал: «Анатолий не переносил, когда, даже в шутовском тоне ему намекали, что Есенин талантливее его». Со смертью Сергея Есенина Мариенгоф начал подвергаться совершенно безапелляционным нападкам, обвиняющим его в косвенном убийстве Есенина. Опубликованные в начале 1926 года в серии «Библиотека «Огонька» воспоминания Мариенгофа, посвященные Сергею Есенину, несмотря на их лирическую интонацию скорби и тоски по другу, не изменили отношения к Мариенгофу со стороны прессы. А после того, как в конце 1926 года вышел его нашумевший «Роман без вранья», куда воспоминания вошли в переработанном виде, гневу критиков не было предела. Роман обвиняли в «тенденциозности» и «реакционности», в прямом подлоге и подтасовке фактов, в кощунственном отношении к памяти покойного поэта. За «Романом без вранья» прочно закрепился эпитет «вранье без романа». Но, несмотря на критику, роман имел большой читательский успех и сразу же был издан 2-м и 3-м изданиями. Специфика романа заключалась в очень характерной для прозы Мариенгофа черте: по-настоящему трепетное, поэтичное отношение к материалу было сокрыто маской ерника и бесстыдного ниспровергателя всяческих мифов. В 1928 году в берлинском издательстве «Петрополис» вышла новая книга Мариенгофа – роман «Циники», ставшая вершиной его творчества. По утверждению Иосифа Бродского, это было «одно из самых новаторских произведений в русской литературе двадцатого века, как по своему стилю, так и по структуре».

Прообразом событий, описанных в «Циниках», стала трагическая история взаимоотношений Вадима Шершеневича и актрисы Юлии Дижур, застрелившейся после одной из ссор. Роман также включал в себя множество автобиографических мотивов и в целом описывал период жизни страны с 1918-го по 1924-й годы. С публикацией книги был связан очередной скандал, но на сей раз не столько общественный, сколько политический. Завершение романа в конце 1928 года совпало с кардинальным пересмотром властью своего участия в культурной жизни страны. Издание «Циников», планировавшееся ЛЕНОТГИЗом, было резко приостановлено. Однако рукопись, еще до фактического запрещения романа, успела (с официального разрешения Контрольной комиссии по вывозу за границу) попасть в Германию, и была там моментально опубликована. К лету 1929 года в советской прессе, в рамках кампании, направленной против Пильняка и Замятина, началась травля Мариенгофа, организованная РАППом и поддержанная Союзом Писателей. Поначалу Мариенгоф негодовал, даже написал протестное письмо в Союз Писателей («Я должен сказать, что считаю «отказ в публикации» ханжеством и святошеством нового порядка... и т.д.»). Однако под давлением рапповских критиков был вынужден публично покаяться за свой роман в «Литературной газете» от 4 ноября 1929 года. А всего через полгода - весной 1930 года, в том же берлинском издательстве «Петрополис» вышел другой роман Мариенгофа – «Бритый человек». Видимо, он был переслан туда еще до того, как давление на автора достигло своего пика, но «Петрополис» по каким-то причинам не выпускал его. Причины эти, судя по всему, были просты: роман нельзя назвать удачным.

Анна Никритина и Анатолий Мариенгоф, 1932 год.

К началу 1930-х годов Мариенгоф ушел с широкой литературной арены. Его супруга Анна Никритина в 1928 году приняла предложение Большого Драматического театра, и семья переехала в Ленинград, где, по мере сил, Мариенгоф продолжал творческую деятельность, писал эстрадные скетчи, пьески, миниатюры, пытался заниматься исторической прозой. Кое-что из написанного было издано, но из актуального литературного процесса Мариенгоф выпал. Его дальнейшая жизнь резко отличалась от феерического дебюта и от яркой, шумной деятельности 1920-х годов. Вплоть до самой смерти он продолжал писать «в стол» стихи, в корне поменяв их поэтику, отказавшись от вычурной образности, от деструктивных задач в отношении строфики, рифмовки; сделавшись моралистичной и, после смерти единственного сына, окончательно трагичной фигурой. «Со смертью Есенина и переездом в Ленинград, - писал он в «Автобиографии», - закончилась первая половина моей литературной жизни, в достаточной мере бурная. С 1930-х годов я почти целиком ухожу в драматургию. Моя биография это мои пьесы».
Одним из ведущих жанров в творчестве Мариенгофа стала проза. Он писал: «К тридцати годам стихами я объелся. Для того, чтобы работать над прозой, необходимо было обуржуазиться. И я женился на актрисе. К удивлению это не помогло. Тогда я завёл сына. Когда меня снова потянет на стихи, придется обзавестись велосипедом или любовницей. Поэзия - не занятие для порядочного человека». В 1940 году 17-летний Кирилл Мариенгоф, талантливый поэт и красивый человек, чемпион Ленинграда по теннису среди юношей, повесился – точно так же, как, по рассказам отца, сделал это «друг Есенин», который был крестным отцом Кирилла.

Потребность в создании поэзии Мариенгоф снова ощутил в начале Великой Отечественной войны. В июне 1941 года он пришел на ленинградское радио, и ежедневно писал баллады (очерки в стихах), тут же звучавшие в выпусках «Радиохроники». Вскоре, вместе с Большим драматическим театром, Мариенгоф с женой были эвакуированы в Киров, где прожили около трех лет. Здесь в 1947 году вышли две его книги – «Пять баллад» и «Поэмы войны». Эти сборники оказались последними прижизненными публикациями поэта. После войны Мариенгоф написал пьесу «Рождение поэта», посвященную Михаилу Лермонтову, а также, в соавторстве с М.Э.Козаковым несколько пьес: «Преступление на улице Марата», «Золотой обруч» и «Остров великих надежд». Эти пьесы сам Мариенгоф называл «времянками». Спектакль по лучшей из них – «Преступление на улице Марата», шедший после войны в Театре имени Комиссаржевской, был закрыт в 1946 году. «Золотым обручем» в Москве в режиссуре Майорова открылся Театр на Спартаковской (впоследствии Драматический театр на Малой Бронной). Этот спектакль прошел около трехсот раз. На «Остров великих надежд» в режиссуре Товстоногова в Ленинградском театре имени Ленинского комсомола Мариенгоф и Козаков возлагали большие надежды. В пьесе и спектакле действовали Ленин, Сталин, Черчилль и Рузвельт… Спектакль вышел в 1951 году, но потом был разгромлен в «Правде», и попал в «Постановление о драматургии». В 1948 году Мариенгоф написал пьесу в духе борьбы с космополитизмом «Суд жизни», но она не была принята к постановке. В 1953-1956 годах он написал ещё одну автобиографическую книгу «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», где рассказал о детстве и юности, дополнил портрет Есенина. В 1965 году, уже после смерти Мариенгофа, в журнале «Октябрь» была опубликована её сокращённая и приглаженная цензурой версия (под названием «Роман с друзьями»), а в полном виде книга вышла только в 1988 году.

Конец 1950-х годов был отмечен для Мариенгофа работой над обширной книгой мемуаров, которая позднее, включив в себя «Роман без вранья» и «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», получила название «Бессмертная трилогия». В конце жизни Мариенгоф написал: «Тот, кто враг моей «Бессмертной трилогии» - тот мой враг». Но к тому времени врагов у забытого Мариенгофа было совсем мало, пожалуй, одна только Вера Фёдоровна Панова, редактор «Ленинградского альманаха». В те годы Мариенгоф был не только не в чести, но на него многие смотрели как на человека прошлого и ненужного.

«Роман без вранья» был забыт, о «Циниках» никто не слышал… Пьеса в стихах «Шут Балакирев», написанная в 1959 году, нигде не шла. Стихи поэта-имажиниста не то что не печатались – даже не упоминались. Анна Никритина еще вполне могла играть в театре, но Товстоногов перевёл её на пенсию. Она так и не стала товстоноговской актрисой нового БДТ, и исполняла на разных концертных площадках «маленькие пьески»: «Кукушка», «Мама» и другие незаметные постановки. Положение Мариенгофа было отчаянное. После войны ему помогали только друзья, которые не забыли и не оставили его: Качалов, Таиров, Эйхенбаум, Тышлер, Берковский, Шостакович и Образцов. Художник Владимир Лебедев как-то сказал Мариенгофу: «Знаете, Толя, я до сих пор некоторые ваши стихи наизусть помню. Вы, конечно, не Пушкин, но… Вяземский». Мариенгоф не очень обиделся, «потому что и Вяземских-то у нас не так много».

Анатолий Мариенгоф, Дмитрий Шостакович и Анна Никритина. 1932 год.

24 июня 1962 года Анатолий Мариенгоф умер в Ленинграде. Он скончался в день своего 65-летия (по старому стилю), и даже в этом проявилась его оригинальность. Мариенгофа скромно похоронили на Богословском кладбище. Рядом с ним позже была похоронена его жена и верная спутница, артистка Большого драматического театра Анна Борисовна Никритина, пережившая супруга на 20 лет.

Именно ей Мариенгоф посвятил эти строки:

С тобою, нежная подруга
И верный друг,
Как цирковые лошади по кругу,
Мы проскакали жизни круг.

Лучшей пары, чем Мариенгоф и Никритина, трудно было найти. Уже после смерти Анатолия Борисовича Никритина вспоминала: «Как бы нам с Толечкой ни было плохо днём, вечером мы выпивали по рюмашке, забирались в свою семейную постель и говорили друг другу: «Мы вместе, и это счастье…».

В своих воспоминаниях Анатолий Мариенгоф писал: «Вот я и доигрываю свою последнюю сцену. Если бы в наши дни вдруг люди стали говорить таким же высоким слогом, как Шекспир, то через несколько реплик, как мне думается, должен прозвучать следующий диалог:

Гораций. Покойной ночи, милый друг. Пусть ангелы баюкают твой сон.
Мариенгоф. Ха-ха - ангелы! (Умирает.)

После этого с барабанным боем входит Фортинбрас (то есть секретарь по административной части Союза советских писателей). Потом - траурный марш и… труп уносят.

Очень смешно. Правда?»

Вот в этих строках - весь Мариенгоф…

Есенину

Утихни, друг. Прохладен чай в стакане.
Осыпалась заря, как августовский тополь.
Сегодня гребень в волосах -
Что распоясанные кони,
А завтра седина, как снеговая пыль.

Безлюбье и любовь истлели в очаге.
Лети по ветру стихотворный пепел!
Я голову - крылом балтийской чайки
На острые колени
Положу тебе.

На дне зрачков ритмическая мудрость -
Так якоря лежат
В оглохших водоемах,
Прохладный чай (и золотой, как мы)
Качает в облаках сентябрьское утро.

Об Анатолии Мириенгофе был снят документальный фильм «Когда погасли маяки».

Your browser does not support the video/audio tag.

Текст подготовила Татьяна Халина

Использованные материалы:

Brodsky J. Preface. – Anatoli Mariengof. Les Cyniques. Roman. Traduit du russe par Jean-Jacques Marie. Paris: Seuil, 1990
McVay G. The prose of Anatolii Mariengof. – From Pushkin to Palisandriia. Essays on the Russian Novel in Honour of Richard Freeborn. NY, 1990
Хуттунен Т. Монтажный принцип в романе А.Б.Мариенгофа «Циники». – Рус. Филология. 8. Тарту, 1997
Хуттунен Т. «Циники» А. Б. Мариенгофа – монтаж вымысла и факта. –Studia Russica Helsingiensia ET Tartuensia VI: Проблемы границы в культуре. Ред. Л. Киселева. Тарту, 1998