Поэты, писатели, художники, иными словами абсолютно все представители творческих профессий в силу своей непохожести на других тяготеют к трагедии. Может быть именно поэтому все романтические истории для них заканчиваются без хэппи-энда?
Лиля Брик и Владимир Маяковский
Очень жизненный случай: привела мужчину в дом, а он ушел к твоей сестре. Именно это и случилось с Эльзой, когда она познакомила перспективного, красивого, оригинального и при всем этом набирающего популярность поэта Владимира с сестрой – Лилей Брик. Маяковский был очарован этой женщиной, о безудержной сексуальности которой ходило немало толков среди столичной богемы. В этот вечер он прочитал гостям свою новую поэму «Облако в штанах», посвятив ее хозяйке дома: «Тебе, Лиля». Жест не остался незамеченным: Лиля увлеклась молодым Маяковским, несмотря на то, что уже три года жила в браке.
Брик, ее муж и Маяковский начали жить втроем: Владимир обожал Лилию, вдохновлялся ее образом и посвящал ей новые стихи и поэмы, а Осип, как полагается порядочному мужу, – нет, не ревновал – издавал творения поэта большим тиражом. Однажды Маяковский принес Лиле кольцо, на котором были выгравированы ее инициалы: «Л.Ю.Б.» – Лилия Юрьевна Брик. Расставленные по всему периметру, буквы складывались в бесконечное «Л.Ю.Б.Л.Ю.Б.Л.Ю.» Отношения длились 15 лет – до того, как весной 1930 года Маяковский покончил с собой выстрелом в голову. В предсмертной записке он просил Лилю любить его и все свои творения завещал Брикам.
Анна Ахматова и Николай Гумилев
Николай Гумилев был влюблен в Анну Ахматову настолько сильно и безнадежно, что после очередного ее отказа даже пытался совершить самоубийство. И все же ему удалось добиться взаимности. Однако с самого начала их отношения в браке складывались со скрипом: оба уже известные и признанные в стране и за границей поэты, независимые и гордые. Гумилев стремился открывать новое, путешествовал по миру, изучал Африку. Ахматова к увлечениям мужа относилась скептически – как к ребячеству. Подруга Анны писала про них: «Конечно, они были слишком свободными и большими людьми, чтобы стать парой воркующих "сизых голубков". Их отношения были скорее тайным единоборством». Объединяло их одно: советская власть ненавидела обоих. В 1921 году Гумилева обвинили в антигосударственном заговоре и расстреляли. Сыну Анны и Николая, Льву Гумилеву, пришлось расплатиться за свободолюбие и независимость своих родителей: он провел в тюрьме более десяти лет по фиктивным обвинениям.
Марина Цветаева и Сергей Эфрон
Цветаева и Эфрон обвенчались в 1912 году. К этому времени молодая поэтесса уже знаменита в творческих кругах, хоть и очень молода – ей всего 19 лет. Сергей Эфрон моложе жены на год, он гимназист, пишет рассказы, пробует издавать журналы, а также занимается подпольной деятельностью; вскоре он уедет за границу и там будет участником политического убийства. Пока Эфрон борется с революционными силами, Марина в поисках новых поэтических эмоций заводит роман с поэтессой и переводчицей Софией Парнок. А спустя два года, вернувшись к мужу и подведя итог этой связи, она напишет: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное, – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное, – какая скука!» Сергей Эфрон и Марина Цветаева ушли из жизни друг за другом – как в сказке о любви, но без хэппи-энда. Цветаева покончила с собой из-за нищеты и одиночества. В том же 1941 году не стало и Эфрона.
Александр Блок и Любовь Менделеева
Внук ректора Санкт-Петербургского университета и дочь знаменитого химика – они должны были стать идеальной парой. 17-летний Саша Блок, начинающий поэт и петербургский ловелас, часто заезжал на дачу к Менделеевым на белой лошади, будоража мечты деревенских девушек о принце на белом коне. Вместе с Любовью они играли в семейных спектаклях: он – отважный Гамлет, она – прекрасная Офелия с длинными вьющимися волосами. Они поженились, но в браке не были счастливы, как мечтала об этом романтичная Люба. Из дневников Любови мы узнаем, что Александр и после свадьбы не решался осквернить ее святость и чистоту плотскими отношениями. Для поэта жена осталась Прекрасной Дамой, которой он восхищался, которую боготворил, но к которой не смел притронуться. У поэта было много связей на стороне, Любовь со временем тоже начала увлекаться другими мужчинами. Они были лучшими друзьями, но не могли быть любовниками. Блок умер рано, ему был всего 41 год. С тех пор Менделеева так и не вышла замуж, до конца своих дней она носила траур по поэту.
Айседора Дункан и Сергей Есенин
Летом 1921 года всемирно известная американская танцовщица Айседора Дункан прилетела в Москву по приглашению московского правительства для того, чтобы учить хореографии советских детей. Айседора славилась независимым, реформаторским отношением к искусству и являлась активным борцом за раскрепощение женщины во всех сферах жизни – от танца до быта. Об их первой встрече с юным Есениным вспоминает друг Дункан, журналист Илья Шнейдер: «Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он промчался, крича: "Где Дункан? Где Дункан?" Немного позже мы подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосам, скандируя по-русски: "За-ла-тая га-ла-ва..." Так они "проговорили" весь вечер на разных языках буквально (Есенин не владел ни одним из иностранных языков, Дункан не говорила по-русски), но, кажется, вполне понимая друг друга».
Она была старше его почти на 20 лет, их отношения длились всего два года, однако все вокруг знали, что Дункан и Есенин обожают друг друга. Но Айседора злилась, что поэт растрачивает свой талант в пьяных дебошах. А он так и не сумел передать ей своей тоски и боли от разочарования в жизни. Вскоре 30-летний Есенин после лечения в психоневрологической больнице покончил жизнь самоубийством, через несколько месяцев трагически погибла Айседора, удушившись шарфом, который случайно попал в ось колеса ее автомобиля перед прогулкой.
Фото: Getty Images, архивы пресс-служб
Иван БунинИван Бунин со своей женой Верой Муромцевой жили счастливо в браке целых 30 лет, пока писатель однажды не привел в дом Галину Кузнецову, которая была моложе его на 30 лет. Иван Бунин поставил жену перед фактом: Галина - его личный секретарь, ученица, приемная дочь, и она будет жить с ними. Как ни странно, женщины терпели друг друга 10 лет, пока семья не навестила в Берлине философа и критика Федора Степуна, где Галина влюбилась в его сестру Маргариту - известную певицу и отчаянную лесбиянку. Стоит отметить, что женщины прожили вместе до конца своих дней, как в принципе и Бунин с Верой Муромцевой.
На фото слева от Бунина стоит Галина, а справа сидит жена Вера
Владимир Маяковский
В доме семьи Бриков любили собираться творческие люди. Однажды там побывал Владимир Маяковский и тут же влюбился в хозяйку дома - Лилю Брик. Поэт стал посещать новых знакомых каждый день, посвящал Лиле практически все свои стихи, а через некоторое время и вовсе попросился жить к Брикам, аргументируя это тем, что «влюбился безвозвратно в Лилю Юрьевну». Муж Лили, Осип Брик, относился к увлечениям супруги снисходительно и противиться не стал.
В интимных отношениях Лиля и Маяковский не были верны друг другу, однако когда друзья поэта пытались укорить его в странной связи, он с криками заявлял: «Запомните! Лиля Юрьевна - моя жена!» или тихо бормотал: «В любви обиды нет». 14 апреля 1930 года Владимир Маяковский покончил с собой. В предсмертной записке среди прочего были слова: «Лиля, люби меня».
Александр Блок
Брак Александра Блока с Любовью Менделеевой был только платоническим. Своей жене поэт только посвящал стихи, так как видел в ней эталон женственности, а вот за плотскими утехами Блок ездил в публичные дома.
Девушку не устраивало такое расположение дел, и интимная связь все же состоялась, но так как секс был редким и быстрым, он не устраивал ни Любовь, ни Александра. Связи прекратились, а Блок продолжал создавать вокруг своей супруги романтический ореол. Супруги изменяли друг другу, но прожили в браке всю жизнь.
Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус прожили вместе 52 года. Супруги были близки друг другу и могли часами сидеть и рассуждать обо всем на свете, но интимной близости у них не было. Зато Зинаида Гиппиус эпатировала публику своим увлечением и мужчинами, и женщинами. Особенно ее привлекали мужчины нетрадиционной ориентации. Гиппиус будто считала своим долгом «наставить их на путь истинный».
На фото Зинаида с мужем сидят напротив друг друга
Марина Цветаева
Спокойная семейная жизнь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона продолжалась недолго. Чтобы творить, Цветаевой, как и большинству поэтов, нужны были сильные эмоции, полет и буря страстей. Все это она нашла рядом с поэтессой Софьей Парнок. Девушка носила короткие стрижки, мужские костюмы и не скрывала своей склонности к однополой любви.
После этого у Цветаевой был краткосрочный роман с Осипом Мандельштамом, затем с другом ее мужа Константином Родзевичем. Несмотря на все это Марине Цветаевой и в голову не приходило бросить мужа. А когда Сергей Эфрон был расстрелян в 1941 году, в этом же году покончила с собой и Марина Цветаева.
Осип, Лиля и Владимир – самое знаменитое трио Серебряного века
Маяковский известен не только плакатными стихами о Ленине и Октябре, но и гениальной любовной лирикой, которой могло бы и не появиться, не повстречай поэт на своем пути Лилю Брик. «Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем», «Мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени», – это строки из стихотворения Маяковского, озаглавленного «Лиличка! Вместо письма». И таких строк, адресованных Брик, полных отчаяния, обожания, боли, мольбы и обещаний, Маяковский написал сотни.
Лиля Брик и Владимир Маяковский
Фото Государственный музей В.В. Маяковского
Познакомились они в 1915 году, когда Лиля уже была замужем за Осипом Бриком. Поэт в то время встречался с сестрой Лили Эльзой и оказался в квартире супругов в Петрограде. Прочитал им свою поэму «Облаков в штанах» – и тут же посвятил ее хозяйке. Чувство вспыхнуло мгновенно и захватило Маяковского полностью.
Лиля не была писаной красавицей, однако ее шарм и магнетизм покоряли мужчин с первого взгляда. Она разделила с Маяковским его страсть, но при этом сохраняла холодность ума – расставаться с мужем не планировала. Да и сам Осип Максимович закрывал глаза на происходящее. Маяковский посвятил любимой поэму «Флейта-позвоночник» и подарил ей кольцо с гравировкой инициалов Л.Ю.Б. (Лиля Юрьевна Брик), которые складывались в «ЛЮБЛЮ».
Лиля и Владимир на съемках кинокартины «Закованная фильмой», 1918 г.
Фото Государственный музей В.В. Маяковского
Вскоре Маяковский переехал на квартиру к Брикам. Лиля утверждала: «Я любила, люблю и буду любить Осю больше, чем брата, больше, чем мужа, больше, чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах. Эта любовь не мешала моей любви к Володе».
Впрочем, существует и другая версия совместной жизни троицы: занимаясь любовью, Брики запирали Маяковского на кухне, а он «царапался в дверь и плакал». Об этом сама Лиля Юрьевна через много лет рассказывала поэту Андрею Вознесенскому.
Фото Государственный музей В.В. Маяковского
Затем поэт и его «семья» благополучно перебираются из Петрограда в Москву, где им предстоит сменить несколько квартир. Кризис в отношениях между Володей и Лилей разразился только в 1922 году. По настоянию своей музы Маяковский прожил отдельно два месяца, неистово страдал и в итоге написал две поэмы – «Про это» и «Люблю». Лиля Юрьевна считала, что переживания такого рода полезны для творчества, и в каком-то смысле оказалась права.
«На цепь нацарапаю имя Лилино, и цепь исцелую во мраке каторги», – писал поэт. Но эта самая «цепь», однако, не удержала его от нескольких романов – с библиотекаршей Натальей Брюханенко, русской парижанкой Татьяной Яковлевой и американкой Элли Джонс, от которой у него родилась дочь. Каждый раз Лиля считала своим долгом разрушить «опасные связи», удержать Маяковского от женитьбы и вернуть в семью. Тем более что он обеспечивал ее материально. Во время заграничных поездок поэта Брик забрасывала его письмами с просьбами купить «автомобильчик», духи, чулки и платья по последней моде. А сама продолжала воплощать в жизнь теорию свободной любви.
На отдыхе Лиля и Владимир часто оставались вдвоем
Фото Государственный музей В.В. Маяковского
Среди ее «фаворитов» числились заместитель Наркомфина Александр Краснощеков и режиссер Лев Кулешов. Приписывали ей и отношения с чекистом Яковом Аграновым. Осип Брик, впрочем, тоже не спешил ставить крест на своей личной жизни. В 1925 году он встретил Евгению Соколову-Жемчужную, с которой состоял в гостевом браке вплоть до самой своей смерти в 1945 году. Все это время он продолжал жить с Лилей Юрьевной, Женя лишь приходила к ним гости.
Снова втроем: супруги Брик и возлюбленная Осипа Евгения Соколова-Жемчужная
Фото Государственный музей В.В. Маяковского
Маяковский застрелился в 1930 году, не найдя счастья со своей последней избранницей, актрисой Норой Полонской. «Лиличка» так и осталась для него любовью всей жизни. В своей предсмертной записке поэт попросил «Товарища правительство» позаботиться о его близких: «Моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо». Впоследствии Лиля Брик вышла замуж за крупного военачальника Виталия Примакова, а затем – за литературоведа Василия Катаняна. Муза Маяковского покончила с собой в 1978 году, приняв смертельную дозу снотворного, в возрасте 87 лет.
Анна Ахматова, Николай Пунин и Анна Аренс
Фото Музей Анны Ахматовой
Роман Ахматовой с искусствоведом и критиком Николаем Пуниным начался в 1922 году. К этому моменту поэтесса уже успела разойтись с первым мужем – поэтом Николаем Гумилевым, и вторым – востоковедом Владимиром Шилейко.
И ты мне все простишь:
И даже то, что я не молодая,
И даже то, что с именем моим,
Как с благостным огнем тлетворный дым,
Слилась навеки клевета глухая…
Так обращалась Ахматова к Николаю Пунину в стихах. Для влюбленных не стал препятствием тот факт, что Пунин был женат на Анне Аренс, которую чаще называл не Аней, а Галочкой. Супруги растили дочку Ирину, жили в четырех комнатах в Фонтанном доме – бывшем Шереметевском дворце. А вот Ахматовой после развода с Шилейко жить было фактически негде.
Фото Музей Анны Ахматовой
Фото Музей Анны Ахматовой
И через пару лет романтическая история постепенно превратилась в прозаическую, причем довольно причудливую. Анна Андреевна переехала к Пунину. Официально сняла у него комнату, а по сути стала членом семьи, при этом Анна Аренс с дочкой продолжали жить в этой же квартире.
«Худо, что они очутились вместе под одной крышей, – вспоминала Надежда Мандельштам. - Идиллия была придумана Пуниным, чтобы Ахматовой не пришлось хозяйничать, а ему надрываться, добывая деньги на два дома». Беспомощность Ахматовой в быту была всем известна: заштопать чулок – проблема, сварить картошку – достижение. В итоге Галочка готовила и убирала, делая вид, что все так и должно быть. Она же стала и главным добытчиком благодаря стабильной зарплате врача.
Ахматову тем временем перестали печатать, да и сама она практически не писала стихов, денег хронически не хватало. Но однажды в Фонтанном доме появился и поселился ее сын Лев, до этого проживавший с бабушкой. В положении нахлебников существовать никому не хотелось…
Фото Getty Images
«Какие-то получаемые мной гроши я отдавала Пуниным за обед (свой и Левин) и жила на несколько рублей в месяц. Круглый год в одном и том же замызганном платье», – вспоминала Ахматова.
Отношения Пунина и поэтессы продлились 16 лет, затем они расстались, однако Ахматова продолжала жить в Фонтанном доме. Во время блокады Пунины эвакуировались из Ленинграда в Самарканд, а Ахматова – в Ташкент. Анна Аренс, Галочка, верная спутница и законная жена Пунина, не перенесла тягот пути и умерла в 1943 году. После войны обитатели Фонтанного дома вернулись на свои места, но покой был недолгим: в 1949 году Николай Пунин был арестован, осужден и сослан в Заполярье, где и скончался через четыре года.
Анна Ахматова больше не вышла замуж, хотя у нее были романы с врачом-патологоанатомом Владимиром Гаршиным и, возможно, с английским дипломатом Исайей Берлином – во всяком случае, оба удостоились стихотворных посвящений. Умерла поэтесса в 1966 году, ей было 76 лет.
Фото Getty Images
Александр Блок, Любовь Менделеева и Андрей Белый
Будущий поэт Саша Блок и дочь великого химика Люба Менделеева познакомились совсем юными: ему было 17 лет, ей – 16. Поженились они год спустя. Саша был очарован девушкой, в которой увидел возвышенный идеал, свою Прекрасную Даму. При этом многие находили внешность Любы довольно заурядной. Анна Ахматова впоследствии отзывалась о ней так: «Глаза – щелки, нос – башмак, щеки – подушки».
Любовь Менделеева и Александр Блок
Фото Getty Images
Сразу после свадьбы Любе открылась шокирующая правда: оказывается, новоиспеченный супруг вообще не собирался вступать с ней в интимные отношения, считая, что их союз гораздо выше плотских удовольствий, имеющих «темное начало».
Несмотря на это, Любовь Дмитриевна не оставляла попыток соблазнить собственного мужа, и два года спустя ей это наконец удалось. Однако «краткие, по-мужски эгоистические встречи» не приносили радости ни ей, ни ему и вскоре совсем прекратились. Тем временем Любовь Дмитриевна оставалась в центре всеобщего внимания как жена поэта и воплощение вечной женственности, причем Блок сам поддерживал этот культ среди своих близких знакомых – людей творческих и увлекающихся. Вот и друг семьи, поэт Андрей Белый, не смог устоять против романтического ореола, созданного вокруг Любы.
Андрей Белый
Фото Getty Images
Александр Блок
Фото Getty Images
А что же она? «Той весной я была брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной упорно ухаживать», – вспоминала Менделеева, и этим «всяким» оказался Белый. Он не скрывал своих чувств ни от Любы, ни от Блока и даже пытался вызвать его на дуэль, однако поединок не состоялся.
Все эти события Блок отразил в пьесе «Балаганчик» (1906). По сюжету Арлекин уводит у Пьеро невесту, прекрасную Коломбину, а та оказывается картонной…
И свила серебристая вьюга
Им венчальный перстень-кольцо.
И я видел сквозь ночь – подруга
Улыбнулась ему в лицо.
Ах, тогда в извозчичьи сани
Он подругу мою усадил!
Я бродил в морозном тумане,
Издали за ними следил.
Нервный и бурный роман Белого и Менделеевой продлился два года. Андрей Белый до последнего не терял надежды развести супругов, плел интриги, писал письма, но тщетно. Люба решила сохранить свой брак. В итоге отвергнутый и несчастный Белый уехал за границу. Он был дважды женат и умер в 1934 году в Москве.
Что касается Любы, то Блок открыто изменял ей – и с актрисой Натальей Волоховой, которой он посвятил стихотворения «Снежная маска» и «Фаина», и с оперной певицей Любовью Дельмас, воспетой им в цикле «Кармен», и с бесчисленными проститутками. На смену выдуманной поэтом Прекрасной Даме пришли живые женщины из плоти и крови, а жена по-прежнему не интересовала его физически.
Волохова Наталия
Фото wikipedia
Роль молчаливой и несчастной спутницы Менделееву не устраивала, и она попыталась найти свое счастье в театре, решив стать актрисой. Периодически у Любы случались короткие, ни к чему не обязывающие романы, а от актера Константина Давидовского она неожиданно забеременела. Признаться мужу долго не решалась. В итоге делать аборт оказалось слишком поздно. Блок повел себя стоически, согласившись принять ребенка как своего, но мальчик родился слабым и прожил всего восемь дней.
Любовь Менделеева
Фото wikipedia
Александр Блок
Фото Getty Images
Поэт горевал по нему не меньше, чем сама Любовь Дмитриевна. Их странный союз продолжался вопреки здравому смыслу до самой кончины Блока в 1921 году. Он умер на руках Менделеевой, которую называл «святым местом в душе». Впоследствии Любовь Дмитриевна стала специалистом по истории балета, написала книгу «Классический танец. История и современность» и мемуары «И быль и небылицы о Блоке и о себе». Умерла в одиночестве в 1939 году в возрасте 57 лет.
Марина Цветаева, Сергей Эфрон и Константин Родзевич
Сергей Эфрон и Марина Цветаева
Фото Дом-музей Марины Цветаевой
Марина Цветаева и Сергей Эфрон познакомились в Коктебеле в доме Максимилиана Волошина. Марине было 18, Сергей был на год моложе. Эфрон представлялся ей благородным рыцарем, посланным судьбой:
В его лице я рыцарству верна,
Всем вам, кто жил и умирал без страху! -
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы – и идут на плаху.
Не прошло и года, как Сергей и Марина обвенчались. Вскоре у них родилась дочь, которую назвали Ариадной. Анастасия, сестра Цветаевой, так описывает эту семейную идиллию: «Марина была счастлива с ее удивительным мужем, с ее изумительной маленькой дочкой – в те предвоенные годы».
Но затишье продлилось недолго. Как большинству поэтов, Цветаевой, чтобы творить, нужны были сильные эмоциональные потрясения, бурные страсти. Конечно, она искренне любила Сергея, но одного этого чувства было недостаточно. Первым испытанием на прочность для ее брака стала встреча с 29-летней поэтессой Софьей Парнок, которая носила мужские костюмы и короткую стрижку, курила сигары и не скрывала своей склонности к однополой любви. Их роман вспыхнул внезапно и продолжался вплоть до 1916 года. Цветаева посвятила Софье цикл стихотворений «Подруга», включая знаменитое «Под лаской плюшевого пледа…».
Софья Парнок
Фото Getty Images
Марина Цветаева
Фото Getty Images
Кроме того, Цветаевой приписывали краткосрочные отношения с молодым Осипом Мандельштамом. «Простите, но если кроме N люблю еще Генриха Гейне, Вы же не скажете, что я того, первого, не люблю. Значит, любить одновременно живого и мертвого – можно. Но представьте себе, что Генрих Гейне ожил и в любую минуту может войти в комнату. Я та же, Генрих Гейне – тот же, вся разница в том, что он может войти в комнату» – так объясняла Марина свое «донжуанство».
Поэтессе даже в голову не приходило расстаться с мужем. В апреле 1917 года в семье родилась вторая дочь – Ирина. А потом грянула революция, началась Гражданская война. Сергей Эфрон отправился на фронт, воевал на стороне белых. Два года от него не было никаких вестей. Марина осталась с двумя детьми на руках, без денег, в холодной Москве.
Марина Цветаева с дочерью
Фото Getty Images
Младшая дочь умерла от голода в приюте, куда ее определила Цветаева в надежде, что там о ней позаботятся. К 1921 году Эфрон наконец объявился в Константинополе, куда он перебрался вместе с другими белыми офицерами. Семейство воссоединилось в Берлине, затем перебралось в Чехию. И здесь Марина встретила новую любовь – Константина Родзевича, с которым Эфрон сдружился еще в Константинополе. Началось все с невинных совместных прогулок на свежем воздухе. Родзевич стихов Цветаевой не любил и не читал, но это не помешало их роману продлиться около двух лет. Именно ему посвящены знаменитые «Поэма горы», «Поэма конца», «Овраг».
Сергей Эфрон знал об отношениях Марины со своим другом. «Я одновременно и спасательный круг, и жернов на ее шее. Освободить ее от жернова нельзя, не вырвав последней соломинки, за которую она держится. Жизнь моя – сплошная пытка», – писал обманутый муж Максимилиану Волошину.
Марина Цветаева (сидит слева), Сергей Эфрон (стоит слева) Константин Родзевич (сидит справа), 1923 г.
Фото Getty Images
В конце концов Родзевич охладел к Цветаевой и в январе 1925 года уехал из Праги. А 1 февраля у поэтессы родился сын Георгий. «На меня не похож совершенно. Вылитый Марин Цветаев», – говорил Эфрон друзьям. Кто был отцом мальчика, до сих пор доподлинно неизвестно, но подозревать Родзевича оснований было много. Константин судьбой ребенка не интересовался. В дальнейшем он воевал в Испании во время гражданской войны, сражался в рядах французского Сопротивления, попал в концлагерь, откуда был освобожден советскими войсками, и дожил до 93 лет.
Трудная судьба Марины Цветаевой
Жизнь несколько раз разлучала Марину Цветаеву и Сергея Эфрона на неопределенный срок, но каждый раз супруги находили в себе силы, чтобы соединиться вновь. Трагические судьбы родителей повторили и их дети, ставшие жертвами своей эпохи.Апрель 1911 года Марина Цветаева провела на Черном море, в Гурзуфе. Для молодой поэтессы это был период размышлений, углубления в себя перед, возможно, самым важным этапом ее жизни. 5 мая Цветаева приехала в Коктебель, в гости к Максимилиану Волошину, где должна была встретиться с сестрой Асей. Анастасия Цветаева, приехавшая чуть позже, увидела совсем иную сестру: вместо одинокой задумчивой Марины ее встретила загорелая, сияющая от счастья девушка, в коротких штанах и сандалиях на босу ногу. Причиной перемены послужила встреча, во многом определившая дальнейшую судьбу Цветаевой.
Сразу же после приезда в Коктебель Марина отправилась на безлюдный пляж Сердоликовой бухты. Там она прогуливалась в поисках красивых камней. А на скамейке, на фоне бескрайнего моря, сидел красивый юноша. Он вызвался помочь Марине; та, восхищенная его голубыми глазами, согласилась. Про себя Цветаева загадала: если он догадается, какой камень понравился ей больше всего и принесет его, то она выйдет за него замуж. Об этом знакомстве поэтесса позже вспоминала: «А с камешком - сбылось, ибо С.Я. Эфрон, за которого я, дождавшись его восемнадцатилетия, через полгода вышла замуж, чуть ли не в первый день знакомства открыл и вручил мне - величайшая редкость! - генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной». И еще: «В Крыму, где я гощу у Макса Волошина, я встречаю моего будущего мужа, Сергея Эфрона. Нам 17 и 18 лет. Я обещаю себе, что, что бы ни случилось, я никогда с ним не расстанусь». В Москве 1939 года Цветаева подтвердила данное в восемнадцать лет обещание. А та самая «сердоликовая буса» надолго пережила участников описанных событий: в 1973 году она оказалась в руках их дочери, Ариадны Эфрон. Сергей Эфрон происходил из семьи народовольцев. Его мать, Елизавета Петровна Дурново, была известного дворянского рода, что, однако, не мешало ей с искренним желанием помочь всем обездоленным примкнуть к революционной организации «Земля и Воля». Яков Константинович (Калманович) Эфрон происходил из еврейской семьи, из Виленской губернии. Елизавета Петровна и Яков Константинович вместе участвовали в конспиративных делах организации.В своем будущем муже Марина видела воплощение благородства и вместе с тем беззащитности. Современники отмечали, что в чувстве Марины к Сергею было много материнского, - а Эфрон нуждался в опеке и заботе. Знакомые и родственники описывали его по-разному. Но большинство сходилось в том, что это был красивый юноша, с мягким характером, которому требовалась поддержка жены. Анастасия Ивановна очень любила своего «мягкого, приветливого, обаятельного родственника».
Эфрон, заболевший туберкулезом после смерти матери в 1910 году, всю жизнь отличался слабым здоровьем. Сергей Яковлевич не мог долго переносить влажный крымский климат, поэтому молодые люди вскоре переехали в Уфимскую губернию, откуда осенью 1911 года вернулись в Москву. Отец Цветаевой тогда был тяжело болен и лечился на курорте для сердечников за границей. В ожидании серьезного разговора с отцом о замужестве Цветаева поселила будущего мужа в своем доме в Трехпрудном переулке. Спустя некоторое время они разместились в квартире в Сивцевом Вражке, куда к ним переехали Лиля и Вера Эфрон, сестры Сергея, а также Елена Оттобаль-довна Волошина (Пра) из Коктебеля. Эфрон был моложе своей будущей жены на год. В то время он писал книгу «Детство» и посещал гимназию. Марина готовила к печати второй сборник стихов «Волшебный фонарь». Тихий праздник венчания Цветаевой и Эфрона состоялся 27 января 1912 года в Палашевской церкви. Далеко не все встретили этот брак с восторгом. Правым монархистам Цветаевым и Иловайским оказались не по душе прошлые революционные настроения и еврейское происхождение Эфронов. Сама же Марина была счастлива. Ее чувства нашли отражение в стихотворении «На радость», посвященном мужу.Вскоре после свадьбы в издательстве «Оле Лукойе», которое основала молодая семья, вышла книга Сергея Яковлевича «Детство» и сборник Цветаевой «Волшебный фонарь».Гувернантка семейства Цветаевой, С. Д. Мейн (Тьо), помогла молодым купить дом на Полянке, в Замоскворечье. В сентябре 1912 года в этом доме родилась Ариадна. В 1914 году молодая чета переехала в другой дом, расположенный в Борисоглебском переулке, где Цветаева жила до самого отъезда из России в 1922 году.
Первые годы совместной жизни были счастливыми. Марина Ивановна писала: «Я постоянно дрожу над ним. От малейшего волнения у него поднимается температура, он весь лихорадочная жажда всего... За три - или почти три - года совместной жизни - ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и я совсем не переменилась (люблю всё то же и живу всё так же, как в 17 лет). Мы никогда не расстанемся. Наша встреча - чудо».Стоит всё же заметить, что по характеру они являлись двумя разными людьми. Сергею нужно было служить какой-то идее: сначала это была Марина, затем - верность родине, затем -коммунизм. Цветаева же служила слову и искусству. Марк Слоним вспоминал, что Марина по-настоящему никого, кроме своего мужа, и не любила. Цветаева оставалась с Эфроном всю жизнь, последовав за ним навстречу гибели. Однако были в ее жизни и другие, порой довольно неожиданные романы. В 1915 году Эфрон отправился на фронт добровольцем. Возможной причиной такого неожиданного поступка некоторые биографы называют роман Марины с поэтессой Софией Парнок и кризис в отношениях супругов. Цветаева и Парнок познакомились осенью 1914 года в одном из литературных салонов. София Яковлевна была старше Марины Ивановны на семь лет. На момент их встречи она уже являлась признанным независимым литературным критиком и талантливой поэтессой. Парнок относила себя к ученицам Сафо и, как говорил литературовед С. А. Карлинский, была «открытой и агрессивной лесбиянкой». Цветаева моментально попала под ее влияние. Парнок с юности и до самой смерти имела отношения с женщинами, хотя с 1907 по 1909 год была замужем за поэтом Владимиром Волькенштейном.
Марина обожала свою возлюбленную, восхищалась ее темными глазами, высоким лбом, бледностью и надменными губами. В начале 1915 года Цветаева создает стихотворение «Ты проходишь своей дорогою...», в котором описано всё, что так нравилось ей в новой подруге. Парнок сочетала в себе, по словам Цветаевой, «нежность женщины, дерзость мальчика».Весной 1915 года Марина и София отправляются в Коктебель, где к ним присоединяются Аля с няней и сестра Анастасия с сыном. Цветаева между тем вполне осознавала всю тяжесть своего положения и разрывалась между чувствами к Парнок и к мужу.Когда женщины вернулись в столицу, стало понятно, что их отношения подошли к концу. В феврале 1916 года роман завершился. Подробности разрыва остались неизвестны. Перипетии их романа, с некоторой долей вымысла, нашли отражение в цветаевском цикле «Подруга» и «Юношеских стихах». Эти отношения оставили след в жизни и творчестве обеих поэтесс; для Марины Ивановны они оказались важным этапом поэтического и духовного развития.
У Марины Цветаевой и Сергея Эфрона было трое детей. К сожалению, судьба всех троих сложилась трагично.Старшая дочь, Ариадна, росла не по годам развитым ребенком. Цветаева мечтала о ее прекрасном будущем. Она видела дочь красавицей, окруженной почитанием, наделенной талантами, которые она сможет воплотить. Аля с детства понимала, что ее родители -необычные люди, и горячо их любила. Марина была центром вселенной дочери. Читать Ариадна научилась в три года, и не по слогам, а как взрослые. В пять она сама начала писать, а с шести вела дневники.Первые стихи к дочери Марина Цветаева написала, когда той был год с небольшим. Затем, вплоть до 1920 года, эта тема постоянно возникала в творчестве поэтессы. Отношения Али и Марины были особыми: маленькая Ариадна очень сблизилась с матерью, стала ее вторым «я». Годы обучения девочки пришлись на революционные события, и Марина сама занималась образованием дочери. Вместо скучных диктантов Аля записывала события прошедшего дня. Марина прививала дочери любовь к природе, музыке, романтике -как когда-то делала ее собственная мать. Ариадна же была благодатным материалом, она принимала всё, что шло от Марины. В одном из писем Цветаевой есть следующие строки: «Она живет мною и я ею». И еще, в дневнике: «Жизнь души - Алиной и моей - вырастет из моих стихов - пьес - ее тетрадок». В Париже Ариадна Эфрон окончила школу прикладного искусства «Arts et Publicite» и высшую школу Лувра по специальности «история изобразительного искусства». Девушка сотрудничала с французскими журналами, а также занималась переводами на французский язык Маяковского и других поэтов.
На момент ареста Ариадне Сергеевне было двадцать семь лет - и только в сорок три года она смогла вернуться к нормальной жизни. Дочь Цветаевой восемь лет провела в исправительно-трудовых лагерях, но и после окончания срока жизнь на свободе длилась недолго. 22 февраля 1949 года Ариадну снова арестовали, она была отправлена в пожизненную ссылку в Туруханский район.В 1955 году Ариадну реабилитировали. Она свято хранила память матери, подготовила к печати издания ее сочинений. Ариадна Сергеевна Эфрон стала хранительницей архива Марины Цветаевой. Она занималась стихотворными переводами, в основном с французского языка, писала оригинальные стихи, которые вышли только в 1990-е годы. Умерла от обширного инфаркта в больнице Тарусы 26 июля 1975 года. Вторая дочь Цветаевой и Эфрона, будучи слабенькой, умерла в голодные послереволюционные годы. Ирина родилась в 1917 году. В начале зимы 1919-1920 года Марина поняла, что не сможет прокормить детей в голодающей Москве. По совету знакомых, она отдала Алю и Ирину в детский приют в Кунцеве. Матери пообещали, что ее дети будут хорошо питаться. В феврале 1920 года Ариадна заболела дизентерией. Марина забрала старшую дочь домой, где всё время ухаживала за ней. Вскоре стало известно, что слабая и маленькая Ирина умерла в приюте. Цветаева была в ужасе, чувствуя свою вину перед младшей дочерью. Марина Ивановна писала: «Умерла без болезни, от слабости. И я даже на похороны не поехала - у Али в этот день было 40,7°. Сказать правду? Я просто не могла». И еще, из письма сестре: «Ирине было почти три года - почти не говорила, производила тяжелое впечатление, всё время раскачивалась и пела. Слух и голос были изумительные». Смерть младшей дочери отражена в стихотворении «Две руки, легко опущенные...» (1920) и в лирическом цикле «Разлука» (1921).
Не менее трагично сложилась судьба и сына Марины Цветаевой. Георгий Эфрон родился в эмиграции в 1925 году, в Праге. Он был желанным и горячо любимым ребенком. Дома его все ласково называли Муром. Позже, в «Стихах к сыну» Цветаева писала: «Я, что в тебя - всю Русь/Вкачала - как насосом!».Оказавшись в советской России, начитанный и образованный Георгий чувствовал себя чужаком. Сохранились его рисунки и дневники. Короткая жизнь длиною в девятнадцать лет вместила в себя все ужасы той эпохи: неустроенность быта и безденежье жизни в эмиграции, скитания, переезд в СССР со сталинскими репрессиями, гибель матери, бомбежки, голод.Георгий был призван на фронт. О его гибели известно лишь, что он был ранен в бою на Восточном фронте 7 июля 1944 года и направлен в полевой медсанбат. Сведений о его могиле нет.Семейный архив Цветаевых был закрыт до 2000 года, по воле Ариадны Сергеевны Эфрон. Сегодня многое из него опубликовано, в том числе и дневники Георгия. По ним мы можем судить о неординарных качествах, талантах сына Цветаевой и о трудностях его биографии.Судьба детей Марины Цветаевой, как и судьба самой поэтессы, оказалась трагичной. Их жизнь стала отражением горестей той эпохи, в которую они жили.
Возможен и другой вариант. Брик действительно была женой Примакова. Но тогда возникает вопрос, как удалось ей это сделать при живом муже Осипе Максимовиче? Видимо, так же, как в случае с В.Маяковским...
Б.Сарнов приводит очень много свидетельств современников, цитат разных исследователей (Правда, удивляют размеры этих цитат: создаётся впечатление, что Бенедикт Михайлович искусственно увеличивает объём книги). Однако чаще всего приводятся высказывания одной направленности, немало исследований о В.Маяковском написанные за последние 20 лет, остаются за «кадром». То ли их Б.Сарнов не читал, то ли умышленно обходит стороной, в первую очередь те работы, которые идут вразрез с его концепцией. В этом смысле повезло лишь Ю.Карабчиевскому и В.Корнилову, с которыми автор книги полемизирует.
Легко, с гневом или иронией, говорить о «расистах с партийными билетами», «колосковых, воронцовых» и т.д., гораздо труднее аргументированно дискутировать с серьёзными исследователями, В.Дядичевым, например. В его статьях «Прошлых дней изучая потёмки» («Москва», 1991, № 4), «Маяковский. Жизнь после смерти: продолжение трагедии» («Наш современник», 1993, № 12), «Маяковский: стихи, поэмы, книги, цензура... Фрагменты посмертной судьбы поэта» («Литературное обозрение», 1993, № 9, 10) даётся альтернативный подход ко многим проблемам, затрагиваемым в книге Б.Сарнова. Кстати, Лидия Чуковская в первом томе своих «Записок об Анне Ахматовой», вышедших в 1996 году, ссылается на статью В.Дядичева в «Нашем современнике». Она, в частности, помогла Лидии Корнеевне понять мотивы поведения «штучки Мишкевича». Бенедикт Сарнов и в 2006 году о работах Владимира Дядичева – ни слова.
Конечно, можно предположить, что за таким молчанием стоит нежелание автора полемизировать с разными там «черносотенцами». Но есть и «благонадёжные» исследователи, которых Сарнов также не замечает, Л.Кацис, например. Он в статье «Гейне. Розанов. Маяковский. К проблеме иудео-христианского диалога в русской культуре XX века» («Литературное обозрение», 1993, № 1,2) выдвигает новую религиозную версию нерушимости брака Лили и Осипа Бриков. Л.Кацис, отталкиваясь от факта венчания молодожёнов московским раввином, утверждает: «Таким образом, Лиля Брик (точнее было бы: Лили Каган. – Ю.П.) была отдана Богом не просто мужу, а мужу-еврею, со всеми вытекающими при этом синагогальными формальностями На наш взгляд, тот факт, что брак Лили Юрьевны и Осипа Максимовича Бриков не был расторгнут до конца дней последнего, несмотря на все перипетии личных отношений супругов, лишь подтверждает это».
«Отдана Богом», «синагогальные формальности» – звучит внушительно. Осталось только привести свидетельства, подтверждающие эту версию. Но их нет и быть не может, ибо Брики были атеистами.
Если всё же пойти по пути Л.Кациса и предположить их скрытую религиозность, то тогда нужно ответить на следующие вопросы. Иудаизм отменяет понятие «супружеская верность»? Как совместить «отдана Богом» (помните, что в такой ситуации говорит и делает Татьяна Ларина) с многочисленными изменами Лили Брик?.. К тому же, свадьба по еврейскому обряду, на что упирает Л.Кацис, – не гарантия нерушимости брака.
Для сравнения возьму историю с «аномальной» Софией Парнок. Это позволяет увидеть ещё большую «аномальность» Лили Брик, которая для Сарнова и многих других является символом женственности.
Лесбиянка Парнок, испытывая неприязнь к мужчинам, выходит замуж за Володю Волькенштейна ради того, чтобы иметь детей. Соня, с её же слов, «слишком еврейка», как и Лили Каган, венчается в синагоге. Однако менее чем через два года Парнок разводится с мужем. Выяснилось: детей она иметь не может, а скрывать свою страсть к женщинам под ширмой «синагогальных формальностей» она не захотела. Однако потребность в материнстве прорывается в ней и позже, в частности, в мечтах с Мариной Цветаевой об их ребёнке...
Для меня, при всём моём резко отрицательном, нетерпимом отношении к людям с нетрадиционной ориентацией, лесбиянка Соня Парнок больше женщина, чем Лиля Брик, в которой абсолютно атрофировано материнское начало, собственно и делающее женщину женщиной.
Элли Джонс в книге Б. Сарнова удостоилась лишь беглого упоминания, в чём также видна «школа» Брик. Однако именно мать дочери Маяковского точно определила традиционное понимание любви, которое было не доступно Лиле Брик: «Любить – значит иметь детей».
Понимаю, что моё отношение к «музе Маяковского» будет квалифицировано Б.Сарновым и его единомышленниками как проявление антисемитизма. Вообще антисемитизм – больная тема для Сарнова, она лейтмотивом проходит через книгу «Маяковский. Самоубийство» и всё его творчество.
В мемуарах «Скуки не было: Первая книга воспоминаний» (М., 2004) Б.Сарнов рассказывает об атмосфере, в которой он сформировался как личность, о своём «гайдаровском» гражданстве. Его представители считали, что будет существовать «только советская нация», и всё вроде бы к этому шло. Правда, в семье Сарнова не только не забыли о своём национальном происхождении, но и в отношении к евреям видели ключ к пониманию событий, явлений. Например, отец Бенедикта Михайловича каждый год внимательно изучал списки лауреатов Сталинской премии с одной целью: выяснить, сколько из них евреев. «Еврейских фамилий в этих списках всегда было много». Как видим, Б.Сарнов не скрывает то, что очевидно и о чём ещё с конца 80-х годов не раз писали «правые», В.Кожинов в первую очередь.
В тенденции же уменьшения числа евреев среди награждённых отец Сарнова увидел подтверждение «слухам о набирающем силу государственном антисемитизме». Более чем странный «научный» подход отца никак не комментируется ироничным Бенедиктом Михайловичем, а ведь вопросы напрашиваются сами собой. Успехи евреев в различных областях жизнедеятельности – это величина постоянная или только возрастающая? Лауреаты и евреи – это «близнецы-братья»? Если Сталинскую премию получили, скажем, М.Шолохов и Л.Леонов, а не А.Рыбаков и В.Гроссман, то это уже свидетельствует о государственном антисемитизме, о том, «что, – как сказано у Сарнова, – для евреев установлен некий фильтр»? Тогда прошу огласить список лауреатов Государственной премии и прочих триумфов за последние двадцать лет, а выводы пусть сделает Бенедикт Михайлович.
О многом говорит и тот факт, что для семейства Сарновых, их друзей критика Сталиным пьесы Д.Бедного «Богатыри» сродни – прошу набраться мужества – «пакту Сталина (читай: Молотова. – Ю.П.) с Гитлером (читай: Риббентропом. – Ю.П.)», это «резкий поворот в сторону великодержавного шовинизма», а для маленького Бени – «первая серьёзная травма», нанесённая его «гайдаровскому сознанию».
Есть в мемуарах Сарнова эпизод, который дорогого стоит. Он свидетельствует, что не мифический государственный антисемитизм, а русофобия была важнейшей составляющей «советского общежития», которое воспевал В.Маяковский. Большевик, сосед Сарнова, так отреагировал на известный тост Сталина за русский народ: «Ведь я двадцать лет боялся сказать, что я русский». Бенедикт Михайлович ставит под сомнение количество лет, но соглашается с соседом в главном: слово «русский» долгое время было чуть ли не синонимом слова «белогвардеец». И действительно: «русский» означало идейно неблагонадёжный, контрреволюционер. Но в своих объёмных мемуарах, толстенных книгах «Маяковский. Самоубийство», «Случай Мандельштама» Сарнов говорит об этом лишь один раз, предпочитая твердить всё об антисемитизме и антисемитизме.
В мемуарах Сарнова у меня – без преувеличения – вызывает шок рассказ о том, каким умным, пророчески прозорливым был мальчик Беня. Его, восьмилетнего, изумляет выражение «умный человек», употреблённое по отношению к Сталину. Оно воспринимается Беней «как совершенно неуместное, неправильное, никак к нему не относящееся». А когда мальчику было 11 лет, он в газетных судебных отчётах находил «только липу, только проколы, только те места, где скрипящая, плохо смазанная машина государственного правосудия давала какой-нибудь очередной сбой». Навыки, приобретённые в детстве, критик Б.Сарнов, как говорили раньше, развил и приумножил. Книга «Маяковский. Самоубийство» тому подтверждение.
Она собственно темой антисемитского заговора против Лили Брик и начинается. Сарнов сообщает, что желание опубликовать письмо «единственной музы» Маяковского Сталину возникло у него «в связи с гнусной кампанией, которая на протяжении нескольких лет велась тогда против неё в печати. Кампания эта имела вполне определённую антисемитскую подкладку».
Мне, человеку не столь сообразительному, как Б.Сарнов, трудно понять, о какой кампании идёт речь, ибо ссылками на авторов и издания критик себя в данном случае не утруждает. Видимо, имеются в виду статьи «Любовь поэта» В.Воронцова, А.Колоскова («Огонёк», 1968, №16), «Трагедия поэта» А.Колоскова («Огонёк», 1968, №23, 26). Но на кампанию да ещё в несколько лет эти статьи не тянут. Да и В.В.Катанян в своей заметке «Несколько слов о Лиле Юрьевне Брик» («Дружба народов», 1989, №3) ссылается только на «лживые статьи «Огонька» 1968 года».
Автором же первого выступления против Бриков и их окружения был Борис Маркович Таль, заведующий отделом печати и издательств ЦК ВКП(б), о чём в книге Б.Сарнова, конечно, не говорится. Таль ещё в 1935 году в письме к Иосифу Сталину предупреждает об опасности «приватизации» наследия В.Маяковского: «Они хотели бы сделать издание произведений В.В.Маяковского своим групповым или семейным делом» («Литературное обозрение», 1993, №9, 10). Однако письмо не помогло, и «приватизация» состоялась...
Критика Лили Брик иной направленности содержится в письмах Людмилы Владимировны Маяковской к матери и отчиму Татьяны Яковлевой, а также Михаилу Суслову, Леониду Брежневу: «Я очень благодарна за доверие и передачу мне материалов, которые дают мне твёрдую уверенность в том, что их разлучили искусственно, путём интриги лиц, заинтересованных в том, чтобы держать брата около себя и пользоваться благами, к которым привыкли» («Литературное обозрение», 1993, №6); «На самом деле к дому, где сейчас находится музей Маяковского, поэт имел малое отношение. Квартира, которая числилась за Маяковским и которую он содержал за свой счёт, как и её жильцов: О.М.Брика и Л.Ю.Брик. Брат мой там имел лишь одну маленькую комнату, где иногда ночевал в последние четыре года»; «Здесь за широкой спиной Маяковского свободно протекала «свободная» любовь Л.Брик. Вот то основное, чем характеризуется этот «мемориал» . Брики боялись потерять Маяковского. С ним ушла бы слава, возможность жить на широкую ногу, прикрываться политическим авторитетом Маяковского.
Вот почему они буквально заставили Маяковского потратиться и на меблированные бриковские номера...» («Вопросы литературы», 1994, №4).
Думаю, такие обвинения нельзя оставлять незамеченными, любой исследователь, стремящийся к объективности, просто обязан их комментировать. По иронии судьбы два последних письма опубликованы в журнале, в котором давно трудится Б.Сарнов. К тому же, подобные мысли высказывали и высказывают самые разные авторы, и некоторых из них даже Бенедикт Михайлович, думаю, не осмелится записать в антисемиты.
Напомню, что Анна Ахматова, по свидетельству Лидии Чуковской, всегда «с презрением и гневом» относилась к Брикам. Об этом, в частности, свидетельствуют следующие её суждения: «Литература была отменена, оставлен был один салон Бриков, где писатели встречались с чекистами» (20 мая 1940); «Лиля всегда любила «самого главного»: Пунина, пока он был «самым главным», Краснощёкова, Агранова, Примакова... Такова была её система» (25 апреля 1959); «Я её видела впервые в театре на «Продавцах славы», когда ей было едва 30 лет. Лицо несвежее, волосы крашеные, и на истасканном лице – наглые глаза» (25 июня 1960); «Знаменитый салон должен был называться иначе... И половина посетителей – следователи. Всемогущий Агранов был Лилиным очередным любовником. Он, по Лилиной просьбе, не пустил Маяковского в Париж, к Яковлевой, и Маяковский застрелился» (11 ноября 1962).
То есть, задолго до публикаций в «Огоньке», которые во многих отношениях ущербны, высказывались суждения, серьёзно разрушающие миф о Бриках и Маяковском. И эти суждения отнюдь не безупречны, требуют коррекции разной степени, но их авторы ближе к истине, чем Б.Сарнов.
Есть, несомненно, и оценки, правота которых не вызывает сомнений. Действительно, Лиля Брик «использовала» В.Маяковского: как минимум, последние 8 лет он был для неё «кошельком», средством для безбедного существования. Достаточно прочитать письма и телеграммы Л.Брик к поэту, собранные в книге Б.Янгфельдта, чтобы понять: деньги в её отношениях с В.Маяковским были, как раньше выражались, движущей силой. Приведу выдержки из посланий Лили Брик только за 5 месяцев 1925 года: «Пришли мне пожалуйста визу и деньгов» (3 августа); «Надо денег на квартиру» (13 августа); «Масса долгов. Если можешь переведи немедленно телеграфно денег» (12 сентября); «Щенёнок деньги получила» (18 сентября); «Волосит деньги получила» (8 октября); «Переведи мне телеграфно денег» (24 октября); «Прошу срочно перевести мне денег» (27 октября); «Телеграфируй, есть ли у тебя деньги. Я совершенно оборванец Купить всё нужно в Италии – много дешевле. Хорошо бы достать тебе визу, чтобы смог приехать за мной» (4 ноября).
Возмутятся и напомнят «про это», про любовную составляющую писем и телеграмм. Отвечу: «про это» – лишь местами красивые слова, которые умирают в «некрасивых» поступках, лишь словесная пудра, частично прикрывающая вывихнутые, лживые, расчётливо-циничные отношения. Их, в частности, характеризуют следующие строки из посланий Лили Брик поэту (Три первых адресованы Маяковскому и Осипу Брику): «Хочу целоваться с вами!! Ждёте? Ваша верная Лиля » (9 декабря 1921); «Скоро приеду и больше никуда никогда от вас не уеду!!!» (23 апреля 1922); «Почему, Осип, ты не жил дома? Пришлите вы, чёрт вас возьми, толстых папирос! Сколько раз просила!!! Тра-та-та-та-та!... Целую восемь лапиков. Ваша до гроба (28 декабря 1921); «Это правда, хотя я не обязана быть правдивой с тобой» (До 31 января 1923); «Пиши подробно, как живёшь (с кем – можешь не писать)» (26 июля 1925); «Очень хочется автомобильчик Много думали о том – какой. И решили – лучше всего Фордик Только купить надо непременно Форд последнего выпуска, на усиленных покрышках-балонах; с полным комплектом всех инструментов и возможно большим количеством запасных частей» (25 апреля 1927).
Естественно, что для меня Лиля Брик, если аккуратно выражаться, блудница, для Бенедикта Сарнова – «первая любовь», «больше, чем женщина, сверхженщина».
Именно с таких жреческих высот оценивает Лиля Брик свою соперницу Татьяну Яковлеву в письме к сестре от 17 декабря 1928 года: «Элик! Напиши мне, пожалуйста, что за женщина, по которой Володя сходит с ума, которую он собирается выписать в Москву, которой он пишет стихи (!!!) и которая, прожив столько лет в Париже, падает в обморок от слова merde!? Что-то не верю я в невинность русской шляпницы в Париже». Как видим, опыт блудницы играет в данном случае не малую роль. К тому же налицо, как этого Сарнов не заметил, национальное предубеждение к русским: надо полагать, что если бы шляпница была, скажем, гречанка или еврейка, то Лиля Брик в её невинность поверила бы?
Не заметил Б.Сарнов заведомой лжи в словах родной сестры Лили Брик Эльзы Триоле, которые приводит в книге без комментариев. Я из большой цитаты возьму один фрагмент: «А потому трудному Маяковскому в трудной Москве, она предпочла лёгкое благополучие с французским мужем из хорошей семьи. И во времена романа с Маяковским продолжала поддерживать отношения со своим будущим мужем... Володя узнал об этом». Очевидно, что Эльза Триоле работает на сестру и «зачищает» её соперницу «по полной программе». В реальности никакого параллельного романа у Татьяны Яковлевой не было: он начался уже после того, когда женщине стало известно, что Маяковский не приедет в Париж (как утверждают многие, по воле Бриков). Маяковский же о якобы романе ничего не знал, его технично известили сёстры Каган уже о состоявшейся свадьбе Яковлевой. Очевидно и другое: в отличие от Лили, Татьяна всю жизнь работала и не стремилась к «лёгкому благополучию». То есть не вызывает никаких сомнений, что Татьяна Яковлева более достойный человек, женщина, чем Лиля Брик. Только не надо искать в этой оценке «антисемитскую подкладку», видеть противопоставление «русская женщина» – «жидовка».
Остаётся за пределами книги Сарнова и то, что Лиля Брик «использовала» Маяковского и после смерти поэта, о чём подробно и доказательно рассказывается в статье В.Дядичева «Маяковский. Жизнь после смерти: продолжение трагедии» («Наш современник», 1993, №12). Приведу не требующий комментариев пример. Уже через 4 дня после того, как постановление СНК РСФСР вступило в силу (в нём, в частности, говорилось, что издаваться полное собрание сочинений Маяковского должно «под наблюдением Лили Брик»), «вдова» поэта писала: «Прошу выдать мне следуемые (так у неё. – Ю.П.) мне с Госиздата три тысячи рублей за В.В. Маяковского».
Б.Сарнов игнорирует высказывания Ахматовой, Маяковской и потому, что они хронологически и идейно разрушают тот миф, который критик навязывает читателю. Смысл кампании против Брик Сарнов видит в том, «чтобы оторвать Лилю от Маяковского, – доказать, что она никак и ничем не была с ним связана. И если была в его жизни настоящая любовь, то это была любовь к «русской женщине» Татьяне Яковлевой. Этим расистам с партийными билетами членов Коммунистической партии (один из них был довольно крупным партийным функционером – помощником самого Суслова) было наплевать даже на то, что единственной настоящей любовью великого пролетарского поэта в их интерпретации оказалась белоэмигрантка. Чёрт с ней, пусть эмигрантка, пусть кто угодно, только бы «русская женщина», а не «жидовка».
Когда встречаешь такое на протяжении 669 страниц книги, то наступает момент привыкания, многое даже не удивляет, воспринимается как норма: отсутствие высказываний тех, с кем полемизирует критик, свободный пересказ, точнее, сочинение на заданную тему с «антисемитской подкладкой»... Но иногда прорываются откровения, оценки, к которым привыкнуть невозможно. Они, мягко выражаясь, удивляют и «оживляют» текст.
Например, во время разговора «про это» Б.Сарнов касается слухов об импотенции и сифилисе своего любимого поэта. И делает сие с удовольствием, особенно явным тогда, когда дважды приводит версии Лили Брик. Так, на вопрос Сарнова о сифилисе ответ был таков: «Да не было у Володи никогда никакого сифилиса! – гневно сказала она. И тут же без тени смущения добавила: – Триппер – был». Далее следует авторский комментарий, который красноречиво характеризует самого Бенедикта Сарнова: «Мол, что было – то было. И она этого не скрывает. И стеняться тут нечего: дело житейское».
Ещё в начале прошлого века Василий Розанов, нелюбимый В.Маяковским и Л.Брик, упрекал декадентов в том, что их интерес, их взгляд на женщину выше пояса не поднимается. Подобный интерес к «низу» очевиден и у Сарнова, что наглядно проявляется в тех случаях, когда этот интерес искусственно навязывается либо к нему все отношения сводятся.
Б.Сарнов в свойственной ему игриво-ироничной манере так комментирует мемуарные откровения Вероники Полонской: «Стало быть, не только в карты играли они там, у него, на Лубянке, когда оставались вдвоём». Да, не только... И секрета из этого Полонская не делает, более того, сообщает о своей беременности от Маяковского, об аборте, о бессердечно-циничной реакции поэта... Однако все эти факты остаются «за кадром», за пределами книги Бенедикта Сарнова. Он в очередной раз сознательно искажает реальность, ибо отношение поэта к аборту в образ, создаваемый критиком, не вписывается. В данном случае, как и во всех других, Маяковского необходимо оценивать по достоинству: определять реальный вес его слов по поступкам. На этот единственно правильный путь мягко указывает в письме к поэту Элли Джонс: «Вы же собственную печёнку готовы отдать собаке – а мы просим так немного».
Возвращаясь к истории с «травлей», замечу: Б.Сарнов мог и должен был сказать, что в защиту Лили Брик в течение месяца выступили З.Паперный, К.Симонов, С.Кирсанов, Б.Слуцкий. Не знаю, была ли данная акция кем-то инициирована или она – спонтанное выражение чувств и мыслей названных авторов? Очевидно одно: по главному вопросу они высказываются стандартно, как будто под копирку, повторяя миф, успешно внедрённый Бриками, Катаняном и т.д. Например, Семён Кирсанов просит ЦК КПСС (вот размах) «принять меры» (хорошая формулировочка) против «… кампании травли и клеветы по отношению к женщине, которая была любимой подругой Маяковского до конца его жизни» («Вопросы литературы», 1994, №4).
Через 17 дней уже Борис Слуцкий просит «уважаемого Леонида Ильича» вмешаться в кампанию травли Л.Брик и в утверждение «совершенно новой «концепции» жизни и творчества Маяковского» («Вопросы литературы», 1994, №4). В этом письме пробриковская позиция не только достигает своего апогея, но и очень своеобразно проецируется на творчество поэта: «Главная задача этих высказываний – опорочить Лилю Юрьевну Брик, самого близкого Маяковскому человека, женщину, которую он любил всю жизнь и о которой писал всю жизнь.
Таким образом, накануне юбилея поэта ставится под сомнение большая часть его любовной лирики».
Если бы это – «в огороде бузина, а в Киеве дядька» – выдал Ст. Куняев или В.Бондаренко, то легко представить реакцию Б.Сарнова, как и любого «левого». Но автор данного послания Борис Слуцкий... И я тоже «промолчу»... Скажу о другом – общем месте у исследователей Маяковского. В данном письме Слуцкого в заострённой форме выражено буквальное понимание любовной лирики. Подобным образом отреагировала на цикл стихотворений, посвящённый ей, Наталия Волохова. На слова женщины о слишком вольной интерпретации их отношений Блок пропророчествовал о «соусе вечности». Именно этот план не берётся во внимание и прекрасным поэтом Б.Слуцким, и... критиком Б.Сарновым, и многими другими. Суть проблемы, думаю, точно выразила Лидия Чуковская во втором томе «Записок об Анне Ахматовой»: «Я думаю, Маяковский любил всех трёх – и ещё тридцать трёх впридачу, и мне непонятно стремление исследователей и не исследователей во что бы то ни стало установить какую-то единственную любовь их героя – будь то Тургенев, или Байрон и Пушкин. К чему это? Проблема нерешаемая, да и бесплодная».
Конечно, обращение к еврейской и антисемитской темам обусловлено сколь личностью Б.Сарнова, столь и реалиями биографии Л.Брик и В.Маяковского. Лиля Юрьевна очень остро воспринимала своё национальное происхождение и отношение к еврейству вообще. По её словам, оно «было больное с самого начала» из-за судьбы отца. Естественно, что В.Маяковский заразился подобным отношением от Лили. Однако у обоих «больное» периодически принимало неадекватно-гипертрофированные формы, как в случае с Белинсоном. Об этом Лиля Юрьевна рассказывает в мемуарах, допуская в одном абзаце следующие фактические ошибки. «Биржевые ведомости» – это не альманах, а газета. Альманах же назывался «Стрелец», где и были опубликованы стихи В.Маяковского вместе, по словам Л.Брик, с «антисемитской статьишкой Розанова» («Дружба народов», 1989, №3). И не выходил В.Маяковский из «числа сотрудников» (потому что никогда не являлся сотрудником ни «Биржевых ведомостей», ни «Стрельца»), а просто заявил: «Появление столь неприятного соседа заставляет меня считать себя впредь не имеющим к «Стрельцу» никакого отношения».
Непонятно, почему в статье В.Розанова «Из последних страниц истории русской критики» В.Маяковский увидел «охотнорядскую гримасу». Ещё более непонятно, почему Владимир Владимирович только через полгода дал «звонкую пощёчину» редактору «Стрельца» Белинсону. Может быть, хотел покрасоваться перед Лилей, с которой шёл рядом? А как же бедный Белинсон, он тоже был с дамой?
В беседах с Романом Якобсоном В.Маяковский не раз говорил, что ничто его не приводит в такое состояние возмущения, гнева и ненависти, как юдофобство. Ненависть к любому народу – болезнь, и мне непонятно, почему В.Маяковский, Л.Брик, Б.Сарнов и многие другие зацикливаются только на евреененавистниках. Реакция на последних у В.Маяковского всё же мягче, чем у легендарной Ариадны Скрябиной (не путать с её матерью, у которой был роман с Мариной Цветаевой). Владимир Хазан сообщает: «Однажды в её присутствии кто-то заподозрил в антисемитизме поэта Г.Иванова. «Следует раздавить его, как клопа, поставить к стенке», – последовала незамедлительная и беспощадная реакция Скрябиной» (Хазан В. Особенный еврейско-русский воздух. – Иерусалим-Москва., 2001).
Во многих мемуарах и исследованиях говорится о совместной «еврейской» акции Л.Брик и В.Маяковского. В 1926 году друзья поэта и Лиля Брик снимали фильм «Евреи на земле». Маяковский, как утверждает В.Шкловский, сделал надписи к нему (Шкловский В. За сорок лет: Статьи о кино. – М., 1965), а затем, по свидетельству Брик, «устроил в Доме союзов гигантский писательский вечер, сбор с которого пошёл целиком на еврейские колонии» (Цит. по кн.: Янгфельдт Б. Любовь это сердце всего. В.В. Маяковский и Л.Ю. Брик: Переписка 1915-1930. – М., 1991).
В стихотворении Маяковского особенно впечатляет финал, строки, которые не могут не вызвать сострадания к жертвам погрома и ненависть к тем, кто его творит: «И липнет // пух // из перин Белостока // к лежащим глазам, // которые выколоты». Однако само стихотворение в целом – это талантливая иллюстрация примитивных «левых» мифов о царской власти как о вдохновителе и организаторе еврейских погромов.
Для меня не менее показательно то, что другой погром, жертвами которого стали миллионы, В.Маяковский поддержал и по-разному воспевал в лирике и эпике. Закономерно, что и Б.Сарнов не заметил этот погром 1918–1922 годов. Зато, ведя речь о конце 20-х XX века, он вслед за своим единомышленником Д.Быковым с грустью повторяет: «От революции отлетела душа», и делает глобальные – из серии ненаучной фантастики – выводы...
Предположим, что, как утверждают многие «левые», душа отлетела. Но стоит ли, Бенедикт Михайлович, жалеть о том, ибо душой этой было уничтожение тысячелетней России, человеконенавистничество, разрешение крови по совести, узаконенная русофобия... Или тогда нужно признать, что такой погром вам в радость, такая «душа революции» созвучна вашей душе?
Своё восприятие Маяковского, во всех отношениях отличное от сарновского, я выразил давно («Кубань», 1991, №3) и не вижу смысла полемизировать с автором книг «Маяковский. Самоубийство», «Случай Мандельштама» по конкретике творчества. Скажу предельно кратко, общо.
В.Маяковский, человек и поэт – личность, на протяжении всей жизни и творчества не меняющаяся. Он явил действительно новый тип отечественного писателя, сознательно порвавшего с национальными традициями, утверждавшего своим творчеством ценности, не совместимые с православными ценностями русской литературы. Место человека с «лицом», созданного по образу и подобию Божьему, в его поэзии занимает социально или чувственно детерминированный индивид. Нет никаких оснований относить творчество В.Маяковского к русской литературе. Поэт – один из первых и один из самых «химически чистых» русскоязычных авторов в словесности XX века.
Вопрос о росте Маяковского, которым задавался Сарнов ещё в конце 1980-х годов, будет, конечно, периодически возникать. В 2006 году в книге о поэте Бенедикт Михайлович ответил на этот вопрос вполне определённо: «Маяковский – один из величайших лириков XX века». То есть критик остался верен себе, что вызывает уважение. Правда, Б.Сарнову, как и многим-многим другим, нужно понять одно: поэта следует относить к другой – русскоязычной литературе, где он действительно «великан».
Что же касается роста самого Сарнова, то здесь не миновать вопроса: как быть с огромным количеством фактических ошибок и откровенных подтасовок в книге о Маяковском и в других работах критика. Можно, конечно, пойти по пути самого Б.Сарнова. Он, в частности, так реагирует на «проколы» (реальные или мнимые, в данном случае не имеет значения) В.Маяковского, М.Зощенко, Г.Адамовича: «Охренел он, что ли?»; «Это уже даже не «каша в голове», прямо безумие какое-то»; «Вот уж, что называется, попал пальцем в небо».
Можно, если вновь руководствоваться логикой «левых», вспомнить об образовании. Когда-то меня удивило и покоробило высказывание Всеволода Сахарова о Литературном институте: «…Этот безалаберный лицей для малограмотных советских писателей». Случай Б.Сарнова, выпускника Литературного института, казалось бы, явное подтверждение правоты Сахарова. Однако я вспоминаю похожий случай Д.Быкова, выпускника МГУ, и в растерянности замолкаю. Пусть лучше рост Бенедикта Сарнова определяют его единомышленники – «левые» русскоязычные авторы.
Статей ...
«Къбр-м и печатым и тхыдэр» (2)
Документ... – 304 с.; ... Литературная Кабардино-Балкария: Литературно ... Юрий ... портрету ... критики ... Михайлович ... ХХ век ). – Майкоп: Качество, 1999. – 199 с., илл. Статьяхэмрэ рецензэхэмрэ Статьяла бла рецензияла Статьи и рецензии ... ХХI веке ... Павлов Ю. Где проходит граница России ... 2010 ...